– В Навь лишь тот войдет, кто через краду прошел, – обернулась к нему волчица.

Ее негромкий голос глухо звучал из-под личины.

И Милокрас сообразил, что это. Не песок, а зола и пепел с костров погребальных! Стало жутко, и он помедлил у начала пятна, собираясь с духом. Зола, перемешанная с прахом бесчисленных мертвецов, лежала между ним и желанной целью, будто море смерти.

Но в том и состоит суть всех посвящений. Преодолевая страх, боль и неизвестность, человек умирает и возрождается – более сильным и мудрым. Цепляясь за край привычного и безопасного, навек останешься дитем.

Волчица знаком показала, что нужно сделать. Милокрас наклонился, взял чуть дрожащей рукой немного праха и размазал по лбу, чтобы остался ясно видимый знак.

На серых от времени бревнах тына и ворот виднелся вырезанный узор в виде чешуи. Ему предстоит войти не просто в Навь – в саму пасть Змея-Велеса.

Мелькнули в мыслях лица братьев – Чтиши и Гордени. Решились бы они? Он, Милокрас, – решится. И даже если ему запретят рассказывать об увиденном, мысль об этом преодолении поможет ему весь остаток жизни чувствовать себя не хуже их.

Волчица трижды ударила в ворота. Потом отворила их. Милокрас глянул вперед – широкий двор был пуст, не считая двух идолов посередине. Вслед за волчицей он прошел во двор. Позади раздался скрип. Милокрас обернулся – ворота затворялись сами собой, и скрип створок походил на жалобу неприютных духов.

Вдоль тына кольцом стояло пять или шесть изб. Волчица провела его к самой большой, тоже стукнула три раза, потом отворила дверь и отступила. Дальше ему предстояло идти одному.

Стиснув зубы, Милокрас согнулся почти пополам, чтобы пролезть в низкий дверной проем. Разогнулся и остановился. Дверь за ним плотно закрылась, отрезая путь дневному свету. Волнение вдруг почти улеглось: поздно волноваться о чем-либо. Он же там – на самом дне Нави, в самой глуши того света. Он решился, пришел. Дальше оставалось лишь принимать то, что пошлет ему непостижимое Невидье.

Некоторое время – долго ли, он не знал – Милокрас стоял у порога, пока глаза привыкали к полутьме. В просторной избе не виднелось ни одного оконца, ни одного проблеска дневного света. Зато везде горели лучины, освещая поставленные углами друг другу длинные скамьи. На скамьях виднелись какие-то белые кучи. Милокрас не сразу понял, кто это – или что. Потом разглядел: это женские фигуры, с головами укутанные в белые покрывала. А в углах скамей стояли, будто стражи, священные снаряды: высокая ступа с дубовым пестом, помело и посох – напоминания о том, чья здесь власть. На стенах позади скамей висели волчьи шкуры – по числу сидящих. Волчицы вроде той, что привела его сюда, сбросили шкуры и обернулись девами…

В избе стояла полная тишина, ни одна из сидящих не шевелилась. Казалось, они и не дышали. Живыми были только чуть дрожащие огоньки лучин. Милокрас сам не решался двинуться, да и дышал чуть-чуть.

Скользили в бездну мгновения. У Милокраса начало перехватывать дыхание. Он понимал, что неподвижность отдает его во власть мертвых и может убить, но не знал, как быть.

– Будь цел, отрок, – вдруг послышалось позади.

Приветствие это, самое обычное, произнесенное обычным голосом, заставило Милокраса вздрогнуть. Он обернулся: в углу позади него обнаружился некто живой… может быть, живой. Это была старуха с грубоватым суровым лицом. Невысокая ростом, довольно щуплая, она оттого выглядела даже внушительнее: яснее бросалась в глаза заключенная в ней внутренняя сила.