Моя мать никогда в жизни не могла мне простить развод с Владом. Она его любила. Да и сама ситуация ее возмутила до глубины души. Она попыталась бы понять меня, если бы я ушла к любому другому мужчине… Но вот Лёся — это ей было недоступно. И она вполне могла признаться Владу в том, что скрывала от меня. Намекнуть как-то. Ну а он наверняка думал, что родная мать хотя бы перед смертью простит непутевое свое дитя и откроет ему тайну.
— В общем разумно, — признала Татьяна.
— Кто ж знал, что твоя прабабка, умирая, прокляла меня? — весело продолжила Нита. — О каких там наследствах и тайниках могла идти речь?
— Полагаешь, ему неизвестно, где могут быть спрятаны фамильные драгоценности? Если допустить, что это все-таки он, а не кто-то другой за нами охотится.
— Моя мамуля и твоя прабабка черту лысому не призналась бы, не то что Владу. Только какие там могли остаться драгоценности, если в революцию почти все растеряли? А что сохранилось, то потратили на хлеб во время и после войны. Правда, бабця Шура была тем еще скопидомом и вполне могла припрятать на черный день килограмм-другой золота. Властная была женщина.
— Более властная, чем ты? — недоверчиво спросила Тото, припоминая первые детские впечатления об урагане «Нита», который налетал всякий раз, когда она совершала даже мелкий и, с ее точки зрения, вполне простительный проступок.
— Ну вот и нашла коса на камень.
— Значит так, — подытожила Татьяна, — я тебе оставляю все фотографии, ты узорчики внимательно разглядываешь и все, что приходит в голову, потом мне рассказываешь. А я побежала. Андрюша уже, наверное, волнуется.
* * *
— Не понял, — признался Варчук, когда капитан Сахалтуев устроился за своим столом, вытащил из пакета с надписью «Ваш семейный магазин» прозаический кипятильник и приготовился заваривать чай дедовским, безотказным способом.
— Я всегда говорил, что ты тугодум, — не стал отнекиваться капитан.
— Ты же в отгуле. Ты же рапорт смог написать, — не остался в долгу майор.
— Само собой.
— Отчего же я тебя визуально наблюдаю?
— Я в отгуле, а не умер, — сдержанно напомнил Юрка. — Чай пить уважаешь? Я пирожные принес.
— Разумно, — одобрило начальство.
— А спроси меня, где я был, — начал Сахалтуев, которого просто-таки распирало от какой-то новости, но договорить ему не удалось.
— Юрий Иванович! — закричал от дверей Артем. — Вы же в отгуле.
— Да, — мрачно отвечал капитан, сообразивший, что теперь три дня подряд обречен отвечать на дурацкие вопросы.
— Тогда зачем вы на работу пришли?
— Я тут гуляю! — прорычал Юрка. — Брысь за стол и слушать молча!
— Так точно.
— И тарелочку найди для пирожных. Не видишь, что ли? Старшие товарищи вразнос пошли.
— Ну что, — ехидно сказал Николай, — судя по всему, некоторые — не станем показывать на них пальцами, но скажем, что они носят капитанские погоны, — побывали в центре города. В Музейном переулке, например. А почему бы и нет? Приобщение к высокому искусству делает честь сотрудникам внутренних органов. Внутренние органы тоже жаждут прекрасного.
Стажер захихикал.
— Одно удивляет, — не унимался майор. — Судя по всему, ценитель живописи и керамики явно забыл, как издевался над другими, как просто проходу не давал.
— Пирожными не поделюсь, — пригрозил Сахалтуев. |