— Так вот, — она поцеловала его в щеку, — я правда тебя понимаю. Можешь не волноваться. Просто я очень устала, так что давай выпьем по бокалу за все хорошее и спать. Спать, спать, спать, Сашенька. А то у меня уже голова идет кругом. И ноги ноют. Как у меня лапы устали — это отдельная тема для беседы.

— Это не ответ, — внезапно возмутился Александр. — Ты все правильно говоришь, но как чужая. А ты же мне не чужая. Ты моя жена, пусть даже и не захотела ставить штамп в паспорте. Ты пойми: я просто понял, что может быть и иначе. Что вот я делал, делал тебе предложение, а ты отказывалась постоянно. И вдруг выясняется, что кому-то я могу быть нужен. Как если бы удалось продолжить с того места, на котором мы с тобой остановились. Что не только я в тебе нуждаюсь, но и во мне кто-то может нуждаться. И ты верно заметила: ты сама во многом виновата. Просто так я бы не стал… Я же люблю тебя. Ведь невозможно же взять и отбросить или забыть все пять лет, которые мы провели вместе.

— Я понимаю, — закивала она, думая, насколько же похожими бывают обстоятельства. Этот вот текст о том, чтобы начать с того места, где остановились, она недавно слышала от Машки — та рассказывала, что именно такое объяснение предложил Сергей, уходя от нее к Жанне. — Спасибо тебе за честность.

— Ты меня прощаешь? — спросил он с тревогой.

— Так ведь не за что, — пожала она плечами. — Тем более ты сам сказал, что нет мужчины, который бы не изменял никогда своей женщине.

— Больше меня слушай, — буркнул он. — Ты меня прощаешь?

— Да, конечно, милый. Тут даже не о чем говорить. Давай ляжем отдыхать, я дико устала.

Оставшись с ней наедине в спальне, Александр попытался поцелуями и объятиями заглушить собственный страх и тоску. Татьяна отзывалась на его ласки, и все вроде происходило как обычно, но на какой-то краткий миг ему показалось, что внутри все заледенело, будто его проткнули насквозь огромной сосулькой. И показалось, что так теперь будет всегда, что ни его, ни ее душа больше не оттают, и он тоскливо застонал, до боли сжимая ее податливое тело.

Говоров не видел глаз возлюбленной, и хорошо, что не видел. Они светились холодным ровным светом, и не было в них больше ни сострадания, ни нежности, ни тепла.

* * *

Именно Трояновский всегда настаивал на том, что загнать здравомыслящего человека в угол в реальной, нормальной жизни невозможно. Что для этого нужны какие-то более серьезные обстоятельства вроде войны, массового террора или прочих кошмаров, с которыми не справится ни один умник, будь он даже семи пядей во лбу. «А обычно, — твердил он, — в капкан попадают по собственной вине, небрежности или глупости». И вот теперь ему предоставился случай на собственной шкуре ощутить, как чувствует себя загнанный человек и до какой степени возможно логично и трезво рассуждать в этом состоянии.

Марина же, напротив, вела свою партию свинцовой пулеметной строкой, так, чтобы сразу наповал. Она чудесно понимала, что второго шанса у нее не будет, и тщательно подготовилась к беседе с любимым, чьи слабые и сильные стороны успела за три года совместной жизни выучить наизусть.

— А ты меня спросила? — выдохнул Андрей, придя в себя от первого потрясения, вызванного сенсационным заявлением подруги. — Как это так — ребенок?

— Андрюша, — извиняющимся тоном отвечала та, — это и для меня неожиданность. Я тебе поначалу даже не стала ничего говорить, потому что думала — это обычные женские проблемки. А потом пошла к врачу, и выяснилось, что уже около двух месяцев. — И она старательно улыбнулась, изображая нездешнее счастье.