— Да что же это такое? — зарычал Трояновский.

Но Марина подошла к нему, взяла его руки и положила себе на живот, жалко и беззащитно улыбнувшись:

— Не отталкивай нас, пожалуйста. Мы все так в тебе нуждаемся. Не бросай нас. Ты не можешь себе представить, как это страшно, когда тебя бросает и предает любимый и единственный человек. Наш маленький, он ведь тоже хочет жить и хочет, чтобы его любили. И три года, целых три года — их нельзя, невозможно просто так забыть или сбросить со счетов. Ведь было же у нас хорошее. Андрюшенька, давай начнем сначала. Я не могу без тебя жить….

И, рыдая, опустилась на пол возле его ног.

Андрей никогда не мог спокойно смотреть, как плачут беззащитные женщины. Он впервые увидел в Марине хрупкое, трогательное, нуждающееся в его помощи и опеке создание, и потому все другие мысли отошли на второй план. Он бросился ее поднимать, успокаивать, утешать. Целуя, отнес на руках в спальню и лег рядом с ней…

Если бы его спросили сию минуту, любит ли он Марину, Трояновский растерялся бы. Дело не в любви, а в чувстве долга, в ответственности, в приоритетах, наконец, — ответил бы он. Его подруге хуже, чем любимой женщине; ей больнее и страшнее. А Татьяна — необыкновенная, сильная, волевая, взрослая, к тому же женщина. Он не предавал ее, просто знал, что она со всем справится и без него.

* * *

Идти с утра на работу, выдавливать из себя улыбки, произносить ненужные слова, вслушиваться в бессмысленные разговоры других и притворяться сил не было. И Татьяна решительно набрала номер шефа.

— Сергей, добрый день. Да, хриплю. Нет, это еще до вашего приема простудилась, думала, что к сегодняшнему дню пройдет, но, как слышите… Да, я бы отдохнула денек-другой, если это возможно. У вас встреча послезавтра, я в любом случае позвоню и договорюсь. Да, спасибо, буду стараться. Не надо без меня скучать, Сережа. Лучше отдыхайте от моей бурной деятельности. Хорошего дня. Да, еще позвоню. До свидания. — И, положив трубку, потрясла головой. — У-ф-ф! Еле прекратила беседу.

Александр подошел к ней сзади, обнял, посопел в ухо:

— Я бы сегодня никуда не ехал, но понедельник… А понедельник — тяжелый день. Всегда что-нибудь да случается. Я сейчас смотаюсь, а вечером постараюсь пораньше приехать. Хорошо?

— Не волнуйся, — успокоила она, — я должна сегодня переделать кучу всякой мелкой чепухи. Так что ты спокойно работай, я тебе позвоню среди дня.

— Точно?

— Железно.

Он пошел к выходу. Но остановился в дверях и произнес:

— Ты должна знать, что я тебя люблю. Что все остальное не имеет никакого значения. И не придумывай себе ничего, договорились?

— Все в порядке, — улыбнулась она, — я просто приболела. Ты езжай. Вечером встретимся или созвонимся.

— Я вот все думаю… — вздохнул Говоров, — ты когда-нибудь сможешь меня по-настоящему простить?

Татьяна замахала на него руками:

— Радость моя, арбайт, арбайт, ферштейн? Уже простила и забыла. Марш на работу!

Он поцеловал ее и вышел. А Тото заперла за ним двери и отправилась к зеркалу. Она внимательно вглядывалась в свое изображение несколько мучительно долгих минут, затем провела ладонью по лицу, как делают мимы, стирая нелепую улыбку. И ответила твердо:

— Я все смогу!

* * *

Вадим, осторожно постучав, вошел к хозяину.

— Вызывали?

— Надеюсь, я вам не помешал, — любезно улыбнулся ему одноглазый. — У меня короткое сообщение, всего на несколько минут.