– Была. С утра – коричневая... Еще со всяким барахлом она, – сказал он, беспокойно посмотрев по сторонам. – Сумок пять больших.

– Сколько просишь?

– Вот такую бумажку дашь? – ответил он показывая мне пятидесятидолларовую купюру, не так давно перекочевавшую из моего кармана в его.

– Деньги у меня в машине остались. Пошли, отдам.

И мы вышли на площадку перед Конторой. Я, стараясь казаться уверенным, подошел к вторично перекрашенной машине, открыл ее к счастью незапертую дверь, вытащил бумажник из бардачка и, вынув из него пятьдесят долларов, протянул их Елкину.

– Порядок! – сказал явно удовлетворенный Ваня. – Владей! Зверь, а не машина.

– Ну, ну... – пробормотал я себе в нос. – Пока владей... Упрешь ведь опять при первом удобном случае...

* * *

Все наше снаряжение было на месте. Первым делом я вызвал из кухни Бориса. Он явился вместе с Инессой.

– Как у вас, мадонна, дела с непорочным зачатием? – спросил я ее.

– Все в порядке, Шура! Я чувствую, он уже шевелиться во мне!

– Ну-ну... Иди отдыхай тогда. И не напрягайся. Да, запомни: половые сношения в твоем положении вредны и нежелательны.

Совершенно не отреагировав на мои слова, Инесса ушла.

– Ну и гад ты, Чернов! Ты что бабу мою с панталыку сбиваешь? – накинулся на меня Борис, когда Инесса скрылась за дверью кухни. – И сам не ам и другим не дам?

– Ладно, хватит об этом. Ты, по-моему уже забыл, зачем сюда явился. Давай, выгребай свое барахло, бери Эксшуру и к вечеру чтобы все для спуска телекамеры в зумпф было готово.

– А что его брать? Он уже полчаса как с кабелями и проводами возится. Полтонны их уже натаскал. Работяга что надо. Вот только руки все время моет. И в бумажку что-то записывает.

– А это я ему сказал, чтобы он ровно двадцать пять раз руки на дню мыл от микробов. Вот он галочки и ставит.

И, взяв сумки с нашими пожитками и снаряжением, мы направились в Контору. Борис сразу же ушел к Эксшуре в мастерскую, а я потопал в столовую к Баламуту.

Баламут выглядел здоровым на сто процентов. Он возлежал на кровати у больничной стены и лениво ковырялся в зубах остро заточенной спичкой. Рядом с ним на корточках сидел Смоктуновский с ножом и затачивал для него другую.

– Похоже ты и выпить не хочешь? – улыбаясь, спросил я Колю.

– Нет, не хочу. Кеша мне это заменяет. Я, братан, попросил его стихи об "Абсолюте" написать. Так после этих стихов такой балдеж на меня нашел! Гадом буду, после них в рот ничего не возьмешь. А сейчас он над баварским пивом работает...

– Ну, ну... Я тебе поверил. Это у тебя до первого магазина.

– Посмотрим, – равнодушно скривил Коля губы.

Я постоял рядом с ними, соображая стоит ли после болезни загружать Баламутова работой. Коля, скосив глаза, посмотрел на меня, тепло улыбнулся и сказал:

– Не боись, Шура! После пива с воблой он "Марш советских аквалангистов" по моей заявке сочинять будет. Потерпи чуток. Все равно с утра начнем.

– Погоди, погоди... – уставился я на сумасшедшего поэта. – Ты это правда насчет марша?

– Конечно! С его бу-бу-бу я на все четыреста метров нырну!

* * *

После ужина (вареники с картошкой, творогом и маньчжурской вишней из компота) Инка утащила Бориса в спальню. Коля остался на больничной кровати, а я, приготовив себе постель в сушилке (рядом с Эксшуриной постелью), пошел прогуляться перед сном.

Походив по промплощадке, я незаметно для себя оказался в мелколесье, окружавшем шахту.