И сделал мне жеманный реверанс. С меньшей сноровкой его повторил Коля.

– Да, они правы, – согласился я, тяжело вздохнув. – Король остолопов – это я... Судя по всему, у нас назавтра намечена экзекуция. И в ней, к сожалению, мы будем в пассиве...

– Да ладно, не ной, не трави душу! Что будет, то будет... – махнул рукой Борька.

В это время снаружи раздались звуки шагов приближающихся к сарайчику людей. Подойдя к двери, они стали возиться с какими-то предметами. Судя по доносившимся до нас шуршанию и звону, это были полиэтиленовый пакет и стеклянные банки.

– Жрать Инка принесла, – обрадовался Борис. – Киска моя, не забыла своего голодного котика.

Не успел он проглотить слюну, набежавшую от предвкушения Инессиных разносолов, как окошко распахнулось и снаружи прямо на Бориса полетело нечто многочисленное, мелкое и шевелящееся. Тут же окошко закрылось и мы уставились на оцепеневшего товарища.

И мгновенно оцепенели от ужаса сами – на лице, шее и груди Бельмондо копошились десятки отвратительных энцефалитных клещей!!! И сотни их ползли от его ног к нам!

Не успели мы прийти в себя, как окошко вновь распахнулось и энцефалитная атака повторилась еще дважды.

Увидев, что почти уже весь пол покрылся ползущими в разные стороны насекомыми, Ольга завизжала высоким, срывающимся голосом; ее визг, оконеченный смертоносным ужасом, вонзился во всех нас и тут же, поддавшись немедленно возникшей панике, мы начали вопить нечеловеческими голосами. Крича во все легкие, мы в диком, исступленном танце топтали клещей, стряхивали руками их передовые отряды, деловито подымавшиеся по нашим ногам в поисках открытого тела...

Но все было напрасно! Ногами клещи не давились, а сброшенные на пол, тут же устремлялись в новый штурм. И, в конце концов поняв, что несмотря на все наши попытки, мы не сможем оградить себя от смертоносных насекомых, мы приутихли. Никто из нас не мог сказать и слова, мы лишь смотрели друг на друга безумными глазами и видели лишь клещей, забирающихся под наши рукава и воротники.

Через минуту пытка наша продолжалась уже в совершенно другом свете. Шурина сумасшедшая фантазия оказалась неисчерпаемой – лишь только мы были доведены до полного, невероятно полного отчаяния, как кто-то завесил снаружи окошко и темень, невероятной мрачности темень, смешалась с вошедшим в нас ужасом и удесятерила его!

Мы уже не могли видеть гнусных насекомых, но наше воображение, подстегнутое осязанием бесчисленного множества шевелящихся конечностей и внедряющихся в тело хоботков, удесятеряло их мерзость. Через секунду Ольга билась в истерике, Борис катался по полу, Коля с разбегу всем телом ударялся о дверь... А я, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону, сидел на коленях в дальнем углу сарая и перед глазами у меня стояло невозмутимое осуждающее лицо Шуры. Лицо отца людей, лицо принявшего решение спасителя, лицо ядреного шизо-параноика... Постепенно оно растворилось во внутреннем мраке моей черепной коробки. Как только Шурино лицо исчезло, в голове, в такт моему раскачиванию, замерцало: "Сукин сын... Сукин сын... Сукин сын..."

На сто первом "Сукином сыне" я начал раз за разом чихать – один из клещей заполз мне глубоко в ноздрю. Чиханье привело меня в чувство и, кое как выдув из носа гадкое насекомое, я встал на карачки и пошел к Ольгиному визгу. Как только моя голова уткнулась в ее плечо, она обняла меня дрожащими руками и сказала всхлипывающим голосом:

– Где ты был? Я тут от страха умерла почти, а он где-то прогуливается... Облепили всю меня... И бегают, бегают, копошатся... Лучше бы меня тигры съели!

– Дык, понимаешь, я сам чуточку запаниковал... – признался я и, решив поюродствовать для отвлечения внимания Ольги, продолжил:

– Но потом меня осенило, что я могу из этой ситуации извлечь некоторое удовлетворение, все прошло.