— Почти никак, — сказал Генка. — Сегодня ночью я проснулся мокрый, как мышь. Видел во сне, как тонул.

— А тонул?

— Дважды.

— Понятно, — медленно произнесла Любка.

— А однажды у меня был случай, когда я ночью задыхаться начал. Не хватает воздуха, и все тут. Это я, оказывается, во сне нырнул глубоко — с маской нырнул, а когда поднимался наверх, то увидел, что там ходят три ската. И застрял на полпути. Проснулся от того, что у меня в легких кончился воздух, и тоже был мокрый, как мышь. Во сне воздух этот кончился.

— Скаты — это страшно?

— Током сильно бьют и хвостами искромсать здорово могут. Хвосты у них костяные, острее ножа. Бьют хватко, ногу пополам перерубают запросто. А в океанской воде не только поруб, там даже царапина опасна — если у тебя пошла кровь, то тут же примчатся на запах акулы либо барракуды.

— Барракуда — серьезный зверь?

— В следующий раз я тебе в подарок челюсти барракуды привезу, у меня есть одни. Это пострашнее и покрепче, чем челюсти волка. Вот и суди — серьезный зверь или несерьезный?

— С маской когда нырял — чего доставал?

— Разное. В основном ракушки.

— Расскажи.

Генка заметил, что Ростовцев не слушает диспетчершу Аню, он — весь внимание, и смотрит на них, и вроде бы даже участвует в их разговоре, напрягшись всем своим резковатым, твердым лицом. А Аня говорит и говорит ему что-то на ухо, и волосы ее, тяжелые, черные, со смолистым блеском, плотным крылом легли с одной стороны на его плечо, а с другой — закрыли ее лицо.

— Расскажи, — снова обратилась к Генке-моряку Любка Витюкова, и голос ее был требовательным, капризным, громким, — расскажи про своих экзотических ракушек.

— Самые красивые ракушки мы прозвали довольно грубо, не для женского уха. — Генка привычно зачичикал, прикидывая, не покоробит ли это Любкин слух. Потом подумал, что ей и не такое слышать приходится — она даже мат от разъяренных чем-нибудь трассовиков выслушивает. — Ну вот есть такая, например, ракушка, цветастая, рябая, на курицу похожая — свиным ухом называется. У меня имеется в заначке две штуки, одну я тебе вместе с челюстями барракуды могу подарить. Хочешь?

— Подари.

— Она блескучая, словно лаком покрытая. Добыть ее со дна несложно, сложно извлечь внутренности из раковины. Если вываривать ее, как рапану, она блескучесть свою потеряет и перламутр тоже потеряет. Так мы исхитрялись и поступали так — клали ракушку на солнце посередь горячей палубы — клали в неудобном положении. Специально, чтобы она ногу показала. Когда она выпрастывала свою пятку с ороговелой монеткой на конце, то ее поддевали крючком за эту монетку и подвешивали на тросе. За ночь она и вываливалась полностью из раковины. Вот и все, бери и ставь после этого костяшку в свою коллекцию.

— Интересно.

— Есть спиралеобразные ракушки… Их по науке еще витыми называют, — продолжал, увлекаясь, Генка, совсем не замечая, что музыка уже стихла, танцующие расселись по углам и они одни находятся посреди «диогеновой бочки», перебирают ногами в танце, который уже отзвучал, — но мы науку по боку и звали их морковками. Добывают морковок так. Вернее, не самих морковок, а панцири. Вылавливают ракушку и ввинчивают штопор в мякоть. И потом в тайник с кипятком кладут. Сварят и штопором выдергивают мякоть. Как пробку из бутылки.

— Я в прошлом году на юге, в Сухуми, была, видела там, как рапан ловят.