Повсюду виднелись следы нового увлечения моего кузена, о котором раньше я не подозревал, — его интереса к генеалогии; в кабинете валялись кипы старинных документов и стояли стопки снятых с полок древних фолиантов, в которых кузен, по-видимому, что-то искал.

Когда мы вошли в кабинет, я обратил внимание на одну любопытную деталь, которая в дальнейшем сильно повлияла на ход моего расследования. Я заметил, что время от времени Эмброуз опасливо поглядывает на мозаичное окно, расположенное высоко под потолком; когда он отвернулся, я заметил на его лице выражение надежды и в то же время разочарования. Мне стало как-то не по себе, но я промолчал, решив выяснить причину его поведения чуть позже — может быть, через сутки, а то и через неделю; во всяком случае, следовало дождаться того момента, когда Эмброуз вновь придет в то состояние, которое заставило его написать мне отчаянное письмо.

Это состояние наступило у него раньше, чем я ожидал.

В тот вечер мы беседовали; вскоре я заметил, что Эмброуз выглядит очень усталым и из последних сил старается не уснуть. Сославшись на собственную усталость, я спросил его разрешения уйти в свою комнату. Но я вовсе не устал; вместо того чтобы лечь в постель, я решил почитать книгу. Когда роман мне наскучил, я потушил лампу, сделав это раньше, чем рассчитывал изначально, ибо мне оказалось нелегко привыкнуть к старомодному стилю освещения в доме моего кузена. Сейчас, когда я вспоминаю те события, мне кажется, что было около полуночи. Я разделся в полумраке; комнату освещал лунный свет, струившийся через окно.

Я уже собрался лечь, когда внезапно услышал что-то похожее на короткий вопль. Я знал, что во всем доме нас только двое — мой кузен и я — и что больше он никого не ждет. То есть кричал либо мой кузен, либо кто-то другой, а это значило, в дом забрался посторонний. Не раздумывая, я выскочил из комнаты и побежал в гостиную. Впереди по лестнице спускалась какая-то фигура в белых одеждах; я бросился за ней.

В этот миг вопль повторился, я слышал его совершенно отчетливо — странные, бессмысленные вскрики: «Йа! Шуб-Ниггурат! Йа! Ньярлатхотеп!» Я узнал голос — это кричал мой кузен Эмброуз, который, видимо, страдал лунатизмом. Мягко, но твердо взяв его за руку, я хотел отвести его обратно в спальню и уложить в кровать, но он с неожиданной силой вырвался. Отпустив его, я последовал за ним, но, когда увидел, что он собирается выйти из дома, вновь схватил его за руку и попытался вернуть назад. И снова он выдернул руку, причем с такой силой, что непременно должен был проснуться, однако вместо этого продолжал крепко спать; после короткой борьбы мне все же удалось вернуть его в дом, отвести в спальню и уложить в кровать; надо сказать, что к этому времени он успокоился и был абсолютно послушен.

Все это было и смешно, и страшно. Опасаясь, что Эмброуз может проснуться, я немного посидел у его постели; кузен занимал комнату, в которой раньше жил эта притча во языцех, Элайджа, наш прапрапрадед. Поскольку я сидел напротив окна, то время от времени в него поглядывал; через некоторое время у меня появилось какое-то странное ощущение — мне казалось, что в каменной башне, расположенной точно напротив дома, через неравные промежутки времени вспыхивает слабый свет. Пытаясь себя уверить, что это в лунном свете поблескивают древние камни, из которых была сложена башня, я некоторое время наблюдал за необычным явлением.

Наконец я отправился в свою комнату. Спать не хотелось; честно говоря, маленькое приключение с Эмброузом окончательно разогнало мой сон. Дверь своей комнаты я оставил приоткрытой, чтобы видеть дверь спальни Эмброуза. Он, однако, больше не вставал, а принялся что-то бормотать во сне; я прислушался. Бессмысленные, отрывочные фразы. Тогда я решил их записывать; ярко светила луна, и зажигать лампу я не стал. Большую часть услышанного мною составляло несвязное бормотание; однако затем вместо отдельных слов Эмброуз начал произносить целые предложения — я называю их именно предложениями, несмотря на то, что кузен произносил их невнятно, запинаясь, каким-то неестественным голосом.