Я вылез из постели, подошел к окну и распахнул его настежь.

— Иди сюда, послушай, — сказал я.

Эмброуз подошел ко мне и прислонился к подоконнику.

— Ветер качает деревья, больше ничего.

Он вздохнул.

— Я все расскажу тебе завтра — если смогу.

— Расскажешь, когда сочтешь нужным. Однако почему не сейчас, если тебе этого хочется?

— Сейчас? — переспросил Эмброуз, испуганно оглядываясь. — Сейчас? — хрипло повторил он.

И вдруг торопливо заговорил:

— Чем занимался Элайджа в башне? Как он уговаривал камни? Как взывал к холмам или небесам? Я этого не знаю. И кто может таиться у какого-то порога?

Он замолчал, а затем, взглянув мне в глаза, покачал головой и тихо сказал:

— И ты не знаешь. Этого никто не знает. И все же здесь что-то происходит; поверишь ли, мне иногда кажется, что все это вызвал я, правда, не знаю как.

С этими словами он повернулся и, пробормотав: «Спокойной ночи, Стивен», вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Проводив кузена удивленным взглядом, я остался стоять перед открытым окном. Может быть, это и в самом деле не ветер шумит в лесу? Может быть, здесь и в самом деле что-то происходит? Слова кузена заставили меня задуматься; теперь и я уже не слишком доверял своим чувствам. И вдруг, когда я стоял, чувствуя на своем теле свежее дыхание ветерка, на меня начало наваливаться ощущение чего-то невыносимо мерзкого — безысходного отчаяния, беспросветного мрака, словно дом обрушил на меня все самые низменные, самые отвратительные и глубоко запрятанные стороны человеческой души.

Нет, это не было плодом моего воображения; это было вполне осязаемо, ибо свежий воздух, проникающий в комнату через открытое окно, резко контрастировал с удушливым предчувствием чего-то гадкого, отвратительного, что заполнило комнату, словно густой дым; я чувствовал, как оно просачивается в дом, проникая сквозь стены, словно ядовитый туман. Я вышел из спальни и спустился в гостиную; там было то же самое. Везде, куда бы я ни шел, было одно и то же — ощущение угрозы, страшного зла; теперь мне было понятно, что так повлияло на рассудок моего кузена. Невероятным усилием воли я отогнал от себя черные, гнетущие мысли; мне потребовалось собрать все силы, чтобы заставить себя не думать об ужасе, который, казалось, пропитал стены старого дома. Странная это была борьба — я словно боролся с кем-то невидимым, кто был к тому же физически вдвое сильнее меня. Вернувшись в свою комнату, я понял, что боюсь спать, поскольку во сне могу стать жертвой своего невидимого врага, который уже отравил весь дом, включая и его нового жильца, моего кузена Эмброуза.

Ночь я провел в состоянии тяжелой дремоты, постоянно просыпаясь и прислушиваясь. Примерно через час ощущение вселенского зла и ужаса начало ослабевать, а затем, так же внезапно, как началось, бесследно исчезло. Почувствовав себя значительно лучше, я встал и оделся; было раннее утро, и Эмброуз еще спал. Решив этим воспользоваться, я прошел в кабинет, чтобы взглянуть на разложенные там старинные документы.

Бумаг было много, однако ни одна из них не носила личного характера; не было и ни одного письма. Я принялся перебирать бумаги: вырезки из газет с рассказами о всяких интересных происшествиях, связанных прежде всего с Элайджей Биллингтоном; некоторые факты из истории Америки; заметка о некоем «Ричарде то ли Беллингэме, то ли Боллинхене», на которой рукой моего кузена было нацарапано: «Р. Биллингтон»; газетные сообщения об исчезновении двух человек из Данвича, о чем я уже читал в бостонских газетах перед отъездом в Аркхем. К сожалению, внимательно просмотреть все документы я не смог — услышав, как в спальне зашевелился Эмброуз, я быстро вышел из кабинета.