Впрочем, жить можно не только в физическом смысле — можно ведь оставить о себе и психологическую память, «заразив» злом места, которые люди начинают обходить стороной.
— С таким же успехом можно «заразить» места и добром? — сказал я.
— Я бы предпочел термин «некая сила», — улыбнулся доктор Харпер. — Вполне вероятно, что в доме Биллингтонов продолжает жить некая сила или память о насилии. Да полноте, мистер Бейтс, вы же испытали ее на себе.
— Верно.
Он слегка вздрогнул, но затем вновь улыбнулся.
— В таком случае мне больше нечего вам сказать.
— Напротив, мне бы очень хотелось знать, как вы можете объяснить этот феномен. В доме сами стены словно источают зло, и я не знаю, что с этим делать.
— Значит, в нем когда-то совершилось злодеяние; вот откуда взялись страшные рассказы о Ричарде и Элайдже Биллингтонах. А что вы чувствовали, мистер Бейтс?
Я не мог в точности передать свои ощущения; я сказал, что внезапно начал испытывать неимоверный ужас — впервые в жизни. Доктор Харпер слушал меня, не прерывая; когда я закончил свой краткий рассказ, он на некоторое время задумался.
— А какова была реакция мистера Дьюарта? — наконец спросил он.
— О, из-за этого я и приехал, — сказал я и вкратце поведал доктору о странной двойственности характера моего кузена.
Выслушав меня, доктор Харпер вновь погрузился в размышления; наконец он высказал свое мнение: совершенно очевидно, что дом и лес оказывают на моего кузена «дурное влияние», и лучше всего на некоторое время переселить его в какое-нибудь другое место — «скажем, на одну зиму», — чтобы проверить, как он себя поведет. Куда бы его отправить?
Я ответил, что могу пригласить его к себе в Бостон, но добавил, что хотел бы воспользоваться возможностью и взять с собой кое-какие старинные книги из фамильной библиотеки Биллингтонов. Если кузен согласится, у меня будет достаточно времени на их изучение. Однако, как мне кажется, он не захочет провести зиму в Бостоне, если только мне не удастся его уговорить, воспользовавшись очередной переменой его настроения. На это доктор Харпер твердо заявил, что Эмброуза нужно непременно увезти подальше от усадьбы — для его же пользы, особенно после ужасных событий, произошедших недалеко от нее.
Попрощавшись с доктором Харпером, я вышел на улицу и стал ждать Эмброуза, греясь под лучами осеннего солнца. Кузен пришел чуть позже назначенного срока, в самом мрачном расположении духа, поэтому из города мы выехали молча; наконец он спросил, виделся ли я с доктором Харпером. Он не стал спрашивать, о чем мы говорили, а я не стал ему об этом рассказывать, ибо он мог обидеться — и не только обидеться, — узнав, что мы среди прочего беседовали о нем. Таким образом, до самого дома мы доехали в молчании.
День клонился к вечеру; кузен решил заняться приготовлением ужина, а я отправился в библиотеку. Книг было много, поэтому я никак не мог выбрать те, которые посоветовал бы Эмброузу прихватить при отъезде в Бостон; я просматривал их одну за другой, пытаясь отыскать слова, которые часто повторялись бы в разных документах и текстах и могли бы оказаться ключом к решению проблемы. Многие книги оказались хрониками исторических событий или генеалогическими документами, связанными с данным районом или проживавшими в нем семействами; однако в основном это были обычные церковные записи, субсидированные отдельными членами семейств, или целыми семействами, или какой-нибудь организацией и представлявшие интерес разве что для студентов, изучающих генеалогию, поскольку многие были снабжены роскошными иллюстрациями фамильных древ. Но были здесь и другие книги, совсем не церковные, потрепанные, в старых кожаных переплетах. |