|
Более того, он твердо меня заверил, что ни церкви, ни часовни на месте нашего дома никогда не было! И что оно не пустовало с семнадцатого по девятнадцатый век, а что с семнадцатого века до конца восемнадцатого — начала девятнадцатого там была старая графская усадьба, которая то ли сгорела, то ли так пострадала во время небывало сильного весеннего наводнения, что стала непригодной для жилья — точных сведений, почему она оказалась брошенной и разрушенной, а её развалины были потом задешево проданы мельнику, не сохранилось. Так что я окончательно убедился, что вы мошенники — и посоветовал отцу Василию быть поосторожнее с вами, если вы заглянете.
— Мы думали только об одном — как на несколько часов выставить или выманить вас из дома… — сказал «отец Николай». — Разумеется, было бы намного честнее, раз уж мы увидели, что у дома есть хозяева, предложить вам войти в долю и даже оставить вам в залог часть найденных документов, до того, как мы продадим другую часть и вернемся к вам с деньгами — но нас слишком ослепила перспектива невиданного богатства! Знаете, очень трудно быть бедным аспирантом, трястись над каждой копейкой, глотать архивную пыль и грызть гранит науки, отказывая себе во всем, когда ты молод, полон сил, тебе так многого хочется — и поесть, и попить, и погулять, и одеться во что-нибудь этакое… Что ж, мы сами виноваты. Мы нарушили все законы чести — и человеческой, и научной — и вполне заслужили то, что с нами происходит… — Бесспорно заслужили! — сказал «отец Иоанн». — Но, если мы можем заслужить прощение тем, что… Степанов нетерпеливо махнул ему рукой, показывая, чтобы он замолчал. — Ну, что вы об этом думаете? — Степанов осведомился у отца. — По-вашему, есть в этом хоть капля правды? — Есть, — сказал отец. — Вот они, эти бумаги, — и из пластикового пакета, которому мы с Ванькой не придавали значения — мало ли для чего может понадобиться в городе пластиковый пакет — он извлек тонкую пачку пожелтелых бумаг, перевязанную веревочкой. — Что? — у Степанова округлились глаза, точно так же как у «боксеров» — во взглядах которых наконец пропало сонное выражение — и у «монахов». — Не может быть! Вот эти невзрачные бумажки — документы с подписью Геринга, и их можно превратить в кучу вонючих баксов? — Совершенно верно, — сухо подтвердил отец. — Вы, козленки! — Степанов повернулся к монахам. — Сколько это может стоить? — Ну, — начал «отец Николай», — мы проглядели все данные по последним крупным аукционам, на которых выставлялись автографы, и, исходя из среднего уровня цен… — Короче, Склифосовский! — рявкнул Степанов. — Мы рассчитывали на сто пятьдесят тысяч долларов за все вместе, — поспешно сказал «отец Иоанн». — Но, конечно, если выставлять эти документы по одному на разных аукционах и если между коллекционерами и любителями подобных редкостей начнется яростный торг, то может получиться намного больше. Степанов присвистнул. — Я позабочусь об этих бумажках! — он повернулся к отцу. — И вы получите то, что причитается. А что нам с этими делать? — По-моему, их можно отпустить, — сказал отец. — Во-первых, они сами замарались настолько, что им же будет хуже, если они вздумают распускать языки обо всей этой истории. И, во-вторых, они сделали нам очень дорогой подарок — хотя и не намеренно, — после секундной паузы он добавил. |
