Что ж, все мы в конце концов рассказываем чуть больше того, что нам позволено, хотя, вероятно, только одному человеку и только раз в жизни. Не знаю, что заставило меня тогда ответить Берте:

– Я и вправду находился не очень далеко и мог бы наведываться сюда. Но обстоятельства имеют свойство усложняться, а главное – засасывают тебя. Ты думаешь только о полученном задании, а все остальное словно перестает существовать – или даже становится чем‐то вроде далекого воспоминания, отходит в план воображения. Мне это не нравится и никогда не нравилось, но так происходит всегда. Наша работа лишает нас права на память, изгоняет ее. И пока ты не выполнишь поручение, будущего у тебя тоже нет или ты не думаешь о нем.

– И что же случилось с этим твоим заданием? Как легко догадаться, особого успеха ты не добился. Я, кстати сказать, никогда не знала, насколько хорош ты в деле. Просто была уверена, что все у тебя получалось отлично, судя по тому, как часто ты уезжал. Никому не станут давать столько заданий, если человек не добивается нужных результатов. Правда?

Я сам, начав отвечать, чуть приоткрыл запретную дверь. И теперь Берта очень осторожно пыталась расширить щель, и ее попытку можно было понять. Не закончив ужина, я положил приборы на тарелку. Закурил и сказал:

– У меня действительно ничего не вышло. Раньше выходило, а теперь – нет.

– И кончилось настолько плохо, что ночами тебя преследуют кошмары? Уже целый год? Вчера мне показалось, что ты вот-вот умрешь.

– Да. И каждая следующая ночь будет такой же. До самого конца. – На этом мне следовало остановиться. Однако я не остановился. Я воспринимал Берту как очень близкого мне человека, как спутницу жизни. Но не как когда‐то в школе, а на все будущие годы. Я боялся, что потом раскаюсь, и все же объяснил: – Я должен был разыскать и разоблачить одного террориста, чтобы можно было передать его дело в суд. Не вышло. Тупра, опираясь на полученные от меня сведения, расшифровал его. Было решено преступника ликвидировать – и это должен был сделать я. Чтобы не допустить новых преступлений, ужасных преступлений. Вспомни Кинделана, который чуть не спалил нашего Гильермо.

Берта не ожидала от меня ничего подобного, то есть не ожидала такой откровенности. Она растерялась и даже испугалась:

– А ты? Ты убил его? Чем все кончилось?

– Нет, я не смог. Речь шла о женщине.

Она вздохнула с явным облегчением, с огромным облегчением. По природе своей она была доброй и мягкой. И деликатной, поэтому всего лишь сказала:

– Вот и хорошо.

– Нет, Берта, хорошего тут мало. Если бы я тогда смог выполнить задание, сейчас, возможно, были бы живы многие погибшие. И хотя они погибли далеко отсюда, легче мне от этого не становится.

– В Оме?

Связать концы с концами ей было нетрудно. После того теракта я ходил словно в воду опущенный.

– Да, в Оме.

Ей хватило такта, чтобы не продолжать расспросы. Но еще больше такта Берта проявила, не начав выяснять, убивал ли я кого‐нибудь раньше, в других обстоятельствах. Ведь если сейчас мне дали такое задание, то, скорее всего, опыт у меня имелся. А может, дело было не столько в тактичности, сколько в нежелании касаться тайных мук совести, поэтому она предпочла не рисковать: а вдруг моя откровенность зайдет слишком далеко, за допустимые границы? Раз начав, не всегда удается вовремя остановиться, и бывают такие признания, которые разрушают доверие и в порошок стирают надежду, а в том и другом она тогда очень нуждалась. Как и я, хотя мои доверие и надежда уже почти иссякли. Поэтому она в них нуждалась больше, чем я.

Да, верно, жизнь почти всегда продолжается, сделал человек что‐то или не сделал и что бы ни произошло без нашего участия.