— А почему ты решила, что он всё специально продумал в качестве мести?

— Так ведь я, как сейчас слышу его слова, которые он сказал, будучи на мне в ту ночь и обнимая: «За всё отвечать нужно, голубушка. Я обиды не прощаю». Он, видите ли, до сих пор не забыл, как я его по щекам била. Вот, когда он подтвердил, что всё специально подстроил: эти ухаживания, праздник с друзьями, которых пригласил, чтобы только наказать меня за его же собственную подлость, — тут я и не выдержала, и уж не знаю как, но швырнула с себя этого паршивца. Вот и всё, что было.

Леонид Евгеньевич опять погладил животик и забарабанил по нему пальцами.

— Ничего не поделаешь. Что было, то было. Но будем бороться. Когда будешь говорить со следователем, рассказывай то же самое. Тут ничего выдумывать не надо. Вопрос в том, чему они поверят, а чему нет. Не заводись, если они не будут верить. Стой на своём. А я тем временем займусь свидетелями.

Несколько недель Настеньку вызывали к следователю. То одно уточняли, то другое.

Друзья Настеньки тоже не сидели, сложа руки. Лола подготовила подборку стихов Настеньки в журнал «Литературная учёба». Скоро номер с её первым творческим опытом должен был появиться на прилавках «Союзпечати». Из музея на запрос прокуратуры послали характеристику, описывающую молодую сотрудницу с самой лучшей стороны. Общественным защитником избрали заведующую архивом Татьяну Евгеньевну Кузьмину. Выбор её объяснялся, видимо, тем, что свою правоту она умела отстаивать, как никто другой, а эмоциональный голос её слышался сразу на всех трёх этажах. Была уверенность в том, что и на суде она не растеряется и найдёт, что сказать в защиту Настеньки. Хотели, правда, сначала избрать Евгения Николаевича, что выглядело бы солиднее, но он совсем недавно пришёл в музей и его могли обвинить в плохом знании подзащитной.

А страна жила своей беспокойной жизнью. Публикации о деле с убийством Вадима несколько приостановились. Внимание всех приковала статья Нины Андреевой в «Советской России». Сначала все замерли в недоумении. Шла бурными темпами перестройка, о ней гремели все средства массовой информации, ей пели хвалу, и вдруг кому-то пришло в голову усомниться в её предстоящих многообещающих успехах. Более того, через два дня после выхода статьи, то есть пятнадцатого марта, секретарь ЦК партии Егор Кузьмич Лигачёв выступил с такими словами:

— В воскресенье «Советская Россия» опубликовала интересную статью Андреевой из Ленинграда. Материал не случайный. Прошу товарищей главных редакторов обратить на него внимание.

И готовы были бы редакторы сказать по военному «Есть!», чтобы поддержать тревогу ленинградки за будущее Отечества, но на улице шёл тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год. Праздник на этой улице готовился другими идеологами. Чуть не подавший заявление об отставке, протестуя против публикации в «Советской России», тёмная лошадка Александр Яковлев, не стал всё же уходить из Политбюро, тем более, что Горбачёв устроил всем разнос за появление антиперестроечного материала в центральной прессе и добился от своих соратников прямого отказа от поддержки Андреевой.

Яковлев сделал шаг более заметный, подготовив публикацию без подписи в газете «Правда» под заголовком: «Принципы перестройки: революционность мышления и действия». Этой именно статьёй, опубликованной пятого апреля, начался обвал нападок на тех, кто подобно Нине Андреевой возмечтал остановить надвигавшуюся на страну вакханалию власти любителей набивать свои желудки несчастиями других, отличающихся от этих властолюбцев уже тем, что они — эти другие — не понимают звона золотых монет, сладкого шелеста зелёных долларов, возбуждающей радости от сознания того, что в банках (коммерческих, а не стеклянных) на собственных, а не государственных счетах, лежат крупные суммы.