Кабак, да и весь фасад дома были в темноте. Я лихо подкатил велосипед, прислонил ее к двери и пошел вокруг дома. Из окна кухни лился свет. Улыбаясь сам себе при мысли о Джоне Дивни, я на цыпочках подкрался к окну и заглянул внутрь.

В том, что я увидал, не было ничего вполне неестественного, но я еще раз испытал холодящий шок, из тех, что, я думал, навсегда остались позади. У стола стояла женщина, забыв в руках какой-то предмет одежды. Она смотрела в глубь кухни, в направлении камина, где была лампа, и быстро говорила, обращаясь к человеку у огня. С моего места камина было не видно. Женщина была Пегиин Миирс, та самая, о женитьбе на которой когда-то говорил Дивни. Гораздо больше, чем ее присутствие на моей кухне, меня поразил ее вид. Казалось, она постарела, потолстела и сильно поседела. Глядя на нее сбоку, я увидел, что она брюхата. Говорила она скоро и, как мне показалось, сердито. Я был уверен, что она обращается к Джону Дивни, сидящему у камина спиной к ней. Я не остановился подумать об этой своеобразной ситуации, а прошел мимо окна, поднял запор на двери, быстро открыл дверь и остановился, глядя внутрь. Единым взглядом я рассмотрел двух человек у огня — никогда мною раньше не виденного молодого паренька и моего старого друга Джона Дивни. Он сидел спиной вполоборота ко мне, и я был весьма испуган его внешним видом. Он стал чрезвычайно толстым, и коричневые волосы исчезли, оставив его совершенно лысым. Сильное лицо обрушилось в брыльца обвисшего жира. Я различил веселое поблескивание боковой части его освещенного огнем глаза; откупоренная бутылка виски стояла на полу у стула. Он лениво повернулся в сторону открытой двери, полуприподнялся и издал вопль, пронзивший меня, пронзивший дом и помчавшийся галопом дальше вверх — отвратительно реверберировать о свод небес. Его выпученные глаза были неподвижно прикованы ко мне, обвисшее лицо съежилось и, казалось, осыпалось, обратившись в бледную вялую тряпку из плоти. Его челюсти несколько раз щелкнули, как машинка, а потом он упал вперед, на лицо, с еще одним жутким визгом, затихшим в разрывающие сердце стоны.

Очень испуганный, стоял я, бледный и беспомощный, в дверях. Мальчик бросился вперед и попытался поднять Дивни; Пегиин Миирс издала крик испуга и тоже заторопилась вперед. Они перетянули Дивни на спину. Лицо его было скручено в отвратительную гримасу страха Глаза снова посмотрели в мою сторону вниз головой и назад, после чего он издал еще один пронзительный вопль, и изо рта у него мерзко запенилось. Я сделал несколько шагов вперед, чтобы помочь поднять его с пола, но он забился в конвульсиях, как умалишенный, и выдавил четыре слова: «Не подходи, не подходи» таким тоном испуга и ужаса, что я застыл на месте, отвращенный его видом. Женщина в смятении толкнула бледнолицего мальчика и сказала:

— Беги за доктором для папы, Томми! Скорее, скорее!

Мальчик что-то промямлил и выбежал в открытую дверь, даже не взглянув на меня. Дивни продолжал лежать на том же месте, спрятав лицо в ладони, постанывая и нечленораздельно бормоча ломаным полушепотом; женщина стояла на коленях, стараясь поднять его голову и успокоить его. Теперь она уже плакала и причитала, что всегда знала, что что-нибудь да случится, если он не бросит свою привычку пить. Я подошел чуть-чуть вперед и сказал: — Я могу чем-нибудь помочь? Она меня вообще не заметила, даже не посмотрела на меня. Но зато мои слова произвели странное действие на Дивни. Он издал ноющий вопль, приглушенный ладонями; потом тот угас, перешел в придушенные всхлипы, а он стиснул лицо ладонями так твердо, что я увидел, как его ногти впиваются в белую водянистую плоть около ушей. Я все больше и больше тревожился. Сцена была жуткая и огорчительная. Я сделал еще шаг вперед.

— Если вы позволите, — сказал я громко женщине Миирс, — я его подниму и перенесу на кровать.