— У тебя был ребёнок? — встрепенулся Джон.

— Нет, — покачал головой Шерлок. — То есть, он был, но не мой. Просто я любил его мать. Наверное, любил. Это было странное, сильное, странное, глубокое чувство, и оно оставило память навсегда. Не память даже... рану...

— А кто была эта женщина? — Джон явно заинтересовался.

Шерлок присвистнул.

— Длинная история. Впрочем, если хочешь... Я давно уже думал тебе рассказать. Это началось чуть больше, чем через год после того, как я остался в Лондоне один.

— Ты остался один в Лондоне? — изумился Джон. — Но у тебя же была семья!

— Да, — кивнул Холмс. — Была. Отец и мать. Брат и сестра. Я был младший. Майкрофт на семь лет старше меня, Элизабет — на пять. Была. Теперь она на тридцать лет моложе. Моя сестра великолепно рисовала. Могла бы стать неплохим художником. Наш прадед, дед моей матери, был художником. Может быть, слышал? Бернье.

— Слышал! — Джон был удивлён. — Французский художник. Так, значит, твоя мать была француженкой?

— Наполовину. Её бабка вышла за англичанина. Мама тоже хорошо рисовала, но не так, как Бетси. Сестра и вышивала замечательно. Делала вышивки гладью по своим же рисункам, продавала их и тем помогала отцу. Он работал бухгалтером, и был человеком прозаическим. Майкрофт в него. Мы жили, в общем, неплохо. Я с шести лет учился играть на скрипке, удивляя всю родню: откуда в семье скрипач, никто не понимал. Мой учитель говорил, что у меня большое будущее. Казалось, всё сложится просто и удачно. Но вот в один год умерли родители — мать от почек, у неё были больные почки, и она всю жизнь не обращала на это внимания, отец — от сильной простуды, он простудился вскоре после похорон мамы. Мне было десять, Бетси — пятнадцать, Майкрофт уже считал себя мужчиной, как же — семнадцать лет, блестящее поступление в колледж после блестяще законченной школы. Он не хотел бросать учёбу, я — тоже, и мы оба пошли работать. Майкрофт вечерами переписывал счета в какой-то конторе, а я играл в «Ариадне».

— Это такой ресторанчик на Темзе? — спросил Джон. — Такой дрянной, дешёвенький? И ты в десять лет туда пошёл?!

— Ну, не милостыню же мне было просить? — Шерлок пожал плечами, и свет костра заиграл на блестящей коже его обнажённых мускулистых рук. — Надо было жить. Брат не мог один кормить нас всех троих, да ещё платить за мою учёбу. И вот я днём сидел над историей и математикой, физикой и ботаникой, потом шёл к учителю музыки и играл Гайдна и Моцарта, а к восьми приходил в «Ариадну» и выводил вульгарные мелодии, под которые млела и напивалась сомнительная публика припортовой Темзы. Я рано научился таким образом присматриваться к людям. Постоянное сознание, что я один среди взрослых и иногда не совсем безопасных людей, приучило меня к вниманию и сдержанности. Я научился различать их, определять по их одежде, манерам, запаху, исходившему от них, по тому, что они ели и пили, сколько тратили, — кто они такие, с чем пришли и как уйдут. Я стал быстро взрослеть. Вместе с тем та дрянь, которую я пиликал, отравляла меня, мне стало казаться, что и днём, у учителя, я играю хуже, чем раньше. Старичок-учитель подтвердил это: он сказал, что я перестал следить за строгостью исполнения. Бедняга! Он же не знал, чем я занимаюсь... На нас вдруг посыпались несчастья. В конторе, где работал Майкрофт, произошли какие-то неприятности, исчез её хозяин, а новый стал платить брату в два раза меньше. Почти на год мне пришлось оставить музыку. А весной пришла эпидемия. Тиф. И умерла Бетси. Быть может, она бы и выжила, но её забрали в больницу. Так велел врач. И в ту же ночь она скончалась. Я плакал, как сумасшедший. Ведь она мне говорила: «Я не хочу, я не могу», она от меня ждала помощи. Вскоре забелел и Майкрофт.