Очень живописен был в Мельбурнском порту буфет. Собственно, это была громадных размеров ажурная деревянная беседка, сверху и с боков оплетённая вьюнами, расположенная в сотне футов от основного портового здания, не так далеко от мола и причалов. Внутри беседки располагались буфетные стойки и множество небольших столиков и плетёных стульев, а также поставленные по бокам скамейки, где желающие могли просто отдохнуть от зноя, почитать газету, попивая прохладительное, а при большом желании и не слишком чувствительном слухе даже и вздремнуть.

В один из довольно душных майских дней, когда народу в буфете было особенно много, там появились двое путешественников, которые не привлекли ничьего внимания, но сами украдкой с большим вниманием оглядывали всех присутствующих.

Один из них был моложавый, на вид итальянский священник. Его добродушное меланхоличное лицо обрамляла пышнейшая тёмно-рыжая шевелюра, в которой под широкополой шляпой сияла белая брешь тонзуры. Глаза доброго падре щурились и мигали за стёклами большущих очков, видел он, должно быть, неважно, но, судя по румянцу на щеках и бодрой походке, здоровьем обладал неплохим.

Его спутником был изящный, щеголевато одетый молодой человек. Свою светлую шляпу он держал в руке и обмахивался ею, точно опахалом, предоставив слабому, как дыхание младенца, ветерку шевелить густую массу лёгких, отливающих золотом волос.

Войдя в буфет, эти люди первым делом добрались, лавируя между столиками, до одной из стоек и заказали себе прохладительного. Светловолосый говорил на правильном английском языке, но с некоторым, правда, не особенно заметным, американским акцентом. Итальянец владел английским неплохо, однако в иных выражениях путался и тогда начинал, как все представители этой эксцентричной нации, прищёлкивать языком и отчаянно жестикулировать. Было видно, что эти двое очень дружны.

О том, что сия очаровательная пара — на самом деле двое беглых каторжников из Пертской исправительной тюрьмы, никому из сидевших в буфете, никому во всём порту, никому во всём Мельбурне было, пожалуй, ни за что не догадаться. Их спокойная оживлённая болтовня не вызывала сомнения в полной безмятежности настроения обоих приятелей.

А между тем Джон Клей даже не особенно изменил свою внешность. Немного осветлённые волосы, чуточку подбритые брови да кофейное родимое пятнышко, пририсованное в уголке рта и изменившее его форму — вот и весь несложный грим, но тем не менее знаменитый мошенник был неузнаваем. Такой уж дар перевоплощения был у него: менялась как бы суть, выражение, манеры, замашки, и эти изменения начисто уничтожали прежнего Клея и являли взорам совершенно другого человека.

Что касается Шерлока, то и он мог бы не прибегать к гриму, его удивительное владение всеми мышцами лица вводило в заблуждение даже тех, кто знал его всю жизнь. Но ради большей безопасности мистер Холмс решил перевоплотиться совершенно и выбрал давно полюбившийся ему тип — католического священника. Он бывал в своей жизни старым священником, молодым священником, весёлым священником, брюзгливым священником, бестолковым священником. Нынешний его герой оказался милым рассеянным меланхоликом, добряком и умником, и был довольно симпатичен самому Шерлоку. Правда, Холмс на этот раз подумал, что, пожалуй, грешно носить облачение, на которое он не имеет права, и от этого типа перевоплощения в будущем стоит, вероятно, отказаться. «В последний раз! — утешил он себя. — Ну, если в будущем не будет уж совсем крайней необходимости!»

Возможно, запоздалое раскаяние пришло Шерлоку ещё и потому, что способ, которым друзья добыли деньги для всех этих метаморфоз, а также для скорейшего перемещения из Калгури в Мельбурн, был не слишком красивым. Увы, у них не было иного выхода.

Шествуя в мятых солдатских тряпках по пыльным улицам Калгури, за четыре дня до описанного утра в Мельбурне Джон спросил своего товарища:

— Ну, и как же мы будем продолжать существование? Начнём просить милостыню или откроем бродячий цирк? Нам не на что позавтракать, пообедать и не на что снять номер в гостинице, не говоря уже о том, что мы ещё и в Мельбурн собираемся.