Еще днем жандармский офицер, обходивший слесарни с найденным в скважине входной двери ключом, доложил, что один слесарь признал свое изделие и вспомнил заказчика — им оказался сам князь фон Аренсберг, но Певцов об этом говорить не стал. Он поспешил объяснить про восковой слепок, а Боев согласился:

— Так…

Иван Дмитриевич продолжил допрос. Он спрашивал, Певцов отвечал, Боев прилежно повторял его ответы. В конце концов, как Иван Дмитриевич и предполагал, Хотек что-то заподозрил.

— Кого допрашивают, ротмистр? Вас или его? — рассердился он. — Я попрошу вас выйти в коридор.

— Ваше сиятельство, имеете ли вы право мне приказывать? — почтительно спросил Певцов.

— Граф, — сказал Хотек, оборачиваясь к Шувалову, — прикажите ему выйти вон.

— Выйдите, — процедил Шувалов.

Певцов, хорохорясь, вышел, и только тогда Иван Дмитриевич задал свой главный вопрос:

— В какое место вы поразили князя?

Хотек сидел спиной к двери, которую Певцов закрыл неплотно, чтобы подсматривать в щелочку и подсказывать хотя бы на пальцах. Он схватил себя за горло, но в коридоре было темно, и Боев неправильно истолковал этот жест, ответив:

— Я заколол его в грудь… Кинжалом.

Лицо Хотека потемнело, бело-розовые чешуйки пудры обозначились на лбу и на щеках. Вот-вот закричит, брызгая слюной, затопает ногами, шарахнет вбежавшего Певцова тростью по башке… Но нет! С кроткой улыбкой всепонимания он шагнул к Рукавишникову, похлопал его по плечу.

— Опусти саблю, дурак.

— Не опускай! — быстро проговорил Боев. — Я убил! Я, Керим-бек… Аллахом клянусь!

— А на Евангелии присягнешь? — спросил Хотек. — Крест поцелуешь? — И опять, перехватив трость, угрожающе приподнял кончик.

Боев не шелохнулся: любую муку вытерпит.

Но и Шувалов, надо отдать ему должное, нашелся быстро. С криком и выпучиванием глаз пообещав Певцову посадить его под арест, разжаловать в рядовые за этот обман, он взял Хотека под руку: глубочайшие извинения, для самого полнейшая неожиданность…

Холодно отстранившись, тот кивнул Ивану Дмитриевичу:

— Весьма вам признателен.

— И я! — с готовностью поддержал его Шувалов. — От всей души благодарю за службу. — Он дружески приобнял Ивана Дмитриевича, подводя его к выходу. — Спокойной ночи, господин Путилин! Вы честно ее заслужили.

Церемонное рукопожатие, ненавидящие глаза Шувалова. Шепот:

— Сенной рынок!

И еще один такой же испепеляющий, изничтожающий взгляд — Боева, устремленный не на Хотека и не на Певцова с Шуваловым, а на него, Ивана Дмитриевича.

Дверь захлопнулась, он остался в коридоре.

Из гостиной долетал скрипучий голос Хотека:

— Я все больше убеждаюсь в том, что вы, граф, причастны к убийству Людвига. Керим-бек… Жалкая комедия! Понимаете, кого вы хотели обмануть в моем лице? Однако я готов сохранить все происшедшее в секрете. Вот мои условия. Первое: роспуск «Славянского комитета», главари должны быть высланы из Москвы и Петербурга в трехдневный срок. Второе: в знак траура приспустить флаг на Петропавловской крепости. Третье: почетный эскорт из роты Преображенского полка будет сопровождать гроб с телом Людвига до самой Вены…

Иван Дмитриевич слушал, холодея: это из-за него Россия может подвергнуться такому неслыханному унижению. Или и вправду в государственных делах совесть ничего не значит? Болит, а ты терпи. Все равно как у генерала расстройство желудка во время сражения.

Задавая Боеву тот, последний вопрос, он не надеялся обмануть Шувалова и себя не обманывал.