Бедняга Зэй. Он, в общем, не так уж плох: шумный, полный энтузиазма, он забавлял Эйвери. Но когда они целовались, она ничего не чувствовала.

Правда, единственного парня, которого Эйвери по-настоящему хотелось поцеловать, ей никогда не заполучить.

В спальне она сразу услышала тихое жужжание – это ожил комнатный компьютер, сканируя основные жизненные показатели ее организма и настраивая температуру. На столике возле винтажной кровати с балдахином появился стакан ледяной воды, – возможно, все дело в шампанском, от которого в пустом желудке до сих пор крутило, но спросить она не потрудилась. После исчезновения Атласа она отключила на компе голосовую функцию: ведь именно он установил там британский акцент и назвал программу «Дженкинс». Эйвери было тяжело разговаривать с Дженкинсом без него.

«Сегодня ты невероятно красивая», – сказал ей Зэй. Конечно, он просто хотел сделать приятное: откуда ему было знать, как сильно Эйвери ненавидела эту фразу. Она постоянно слышала о своей красоте – от учителей, парней, родителей. Эти похвалы давно утратили смысл, и только Атлас, ее сводный брат, знал, что лучше не говорить ей комплиментов.

На зачатие Эйвери Фуллеры-старшие потратили немало лет и огромную сумму денег. Она точно не знала, насколько дорого обошлась родителям, но подозревала, что немногим дешевле самого пентхауса. Люди среднего роста, ничем не примечательной наружности, с редеющими русыми волосами, они обратились к ведущему научному сотруднику из Швейцарии, который изучил их генетический материал. Где-то среди миллиона комбинаций среднестатистической ДНК нашлась единственная вероятность, ведущая к Эйвери.

Иногда ей становилось любопытно: какой бы она родилась, реши родители зачать ее естественным путем или сделать скрининг на наличие заболеваний, как поступает большинство людей с верхних этажей? Унаследовала бы она худые плечи мамы или крупные зубы отца? Но это уже не имело значения. Пирсон и Элизабет Фуллеры выложили кругленькую сумму именно за такую дочь – с медовыми волосами, длинными ногами и темно-синими глазами, с интеллектом отца и остроумием матери. Атлас вечно подшучивал, что упрямство – единственный ее недостаток.

К сожалению, не единственный.

Эйвери встряхнула волосами, потом убрала их в небрежный пучок и решительно вышла из комнаты. На кухне распахнула дверь в кладовую и потянулась к потайному замку механической панели. Ее она обнаружила много лет назад, когда они с Атласом играли в прятки. Эйвери даже сомневалась, что родители о ней знают: похоже, они здесь никогда не бывали.

Эйвери надавила на металлическую панель, и в узком пространстве кладовой разложилась лестница. Подобрав юбки шелкового платья цвета слоновой кости, девушка втиснулась в комнатушку и начала подъем, по привычке считая ступеньки на итальянском: uno, due, tre. Посетил ли Атлас в этом году Италию и ездил ли он вообще в Европу?

Балансируя на верхней перекладине, Эйвери толкнула крышку люка и с нетерпением вырвалась в темноту. Ее мгновенно окружили хлесткие ветра.

Помимо оглушительного рева, Эйвери слышала грохот разнообразных механизмов на крыше вокруг, спрятанных в ящики для защиты от атмосферного воздействия или под фотоэлектрические панели. Металлические плиты платформы холодили ее босые ступни. Из каждого угла аркой тянулись стальные мачты, соединяясь над головой и образуя прославленный шпиль Башни.

Ночь была безоблачной, влага не оседала на ресницах и не собиралась в капельки на коже. На фоне невероятно черного полотна подобно битому стеклу сверкали звезды. Узнай кто-нибудь, что Эйвери бывает здесь, наверху, ее бы заперли в комнате на весь остаток жизни. Доступ наружу с этажей выше сто пятидесятого был закрыт: прочные оконные рамы с оргстеклом защищали все террасы над этим уровнем от сильных ветров.

Эйвери задумалась: ступал ли сюда кто-то, кроме нее? Вдоль одной стороны крыши тянулись поручни безопасности – наверное, на случай, если поднимутся ремонтники, но, насколько Эйвери знала, никто и никогда сюда не приходил.