Яровой выглянул в окно. Ему показалось, что пурга стала заметно слабеть.

Темное небо хоть и сыпало снег, но ветер уже не трепал крышу дома, не раздирал его углы, не бил по окнам заледенелыми рукавицами. Лишь редкие порывы его взъерошивали седые гривы сугробов, словно напоминая, что здесь зима и она в любой момент может показать себя и свою силу.

Вот чья то фигура уже отчетливо проглядывает сквозь снежную завесу. Человек идет ровно. Не шатаясь от ветра. Лишь слегка наклонив вперед упрямую голову. «Куда это он? Сюда! Наверное, к Виктору Федоровичу», – подумал Яровой и предупредил корпевшего над бумагами начальника лагеря.

– Поработать не дадут, – заворчал тот, не поднимая головы.

– Здравствуйте, – вошел в кабинет подтянутый, словно игрушечный – с витрины, человек.

– Здравствуйте! – узнал его по голосу начальник лагеря. И, не повернув лица в сторону вошедшего, сказал:

– Вы к нему, – и указал в сторону Ярового.

Вошедший быстро разделся. Подошел к столу.

– Вы меня звали? Я заместитель начальника лагеря по воспитательной работе среди заключенных. Моя фамилия – Васильев, – отрекомендовался вошедший единым духом.

Яровой, как и на предыдущих допросах, назвав себя, пригласил сесть и приступил к обычной процедуре:

– Я вас буду допрашивать в качестве свидетеля. Ваше имя и отчество? Год и место рождения, национальность? Образование?

Он заполнял первую страницу протокола. Васильев отвечал по  военному четко, как человек, который гордится своими анкетными данными.

– Простите, а по какому, собственно, делу вы меня допрашиваете? – прервал он вдруг Ярового.

– Не торопитесь, я скажу. Вот здесь распишитесь, пожалуйста, и том, что вы предупреждены мною об уголовной ответственности за заведомо ложные показания, а так же за отказ или уклонение…

– А по какому праву вы меня допрашиваете? – перебив Ярового, вскочил Васильев. – И вообще, как вы здесь оказались? С каких это порвы, Виктор Федорович, – повернулся Васильев к начальнику, – впускаете на территорию лагеря посторонних? Допускаете, как мне доложили, их общение с заключенными! Ведь приезжий товарищ не из нашей Певекской прокуратуры и даже не из Магаданской! Да и тех для их же безопасности мы с Бондаревым в свое время не впускали в зону! И, кстати, очень верно. Я не потерплю такой потери бдительности и доложу куда следует…

– Сядьте, Васильев! – побагровел начальник лагеря, – и не устраивайте здесь балагана! Стыдитесь! Своим железобетонным апломбом, затасканной демагогией и дремучим невежеством в элементарных познаниях уголовно процессуального закона вы, Васильев, роняете честь и достоинство офицера. И оставьте старую манеру говорить об одном человеке во множественном числе, а на дело государственной важности – вешать ярлыки своего калужского представления о законности.

– Я не из Калуги! – сорвался на фальцет голос Васильева.

– Я имею ввиду не место, где вы осчастливили нас своим появлением на свет. Я говорю о ленинском указании о том, что не должно быть законности Калужской в отличие от законности Казанской. Закон – един для всех, в том числе и для вас, Васильев, – рассмеялся начальник лагеря. И, опять посуровев, добавил: – Ленина надо знать, Васильев, а не только устав внутренней службы. И это мой заместитель по воспитательной части… – сокрушенно развел руками Виктор Федорович. – Товарищ Яровой, я думаю, Васильев уже осознал полноту ваших полномочий следователя и готов принести вам свои извинения. Так, Васильев? – мощный торс начальника лагеря наклонился над вжавшим голову в плечи заместителем.