– Я говорю не об этом случае, – медленно сказал Линьков, – не о смерти Левицкого.

Ну вот. Так мне и надо. Что‑то я уж очень туго стал соображать, все до меня доходит с запозданием, со сдвигом по фазе. Так и вовсе разучишься думать.

– Со стороны как‑то иначе представляешь себе науку, – продолжал Линьков. – Знаете, как в журналах о ней пишут… Там ведь сгустки, сплошной концентрат открытий. Ну, разумеется, и без упоминания о «напряженных буднях» редкая статья обходится. Но чтобы своими глазами увидеть – это я в первый раз…

– Какие тут будни! – недовольно сказал я. – У нас все время праздники: то хронокамера из строя выйдет, то напряжение сядет, то эксперимент загубишь… Двух дней одинаковых и то не сочтешь. Тем более спокойных. Что ни день, то событие. И опять же – идеи! Найдет тебя какая‑нибудь, тут уж вообще не замечаешь, который день кончается, а который начинается.

– А можно спросить: как насчет человека? – вкрадчиво осведомился Линьков.

– Можно спросить, – сказал я. – Насчет человека так: плохо с человеком. Поле в камере, сами видели, неравномерное, и переход поэтому неравномерный, по частям. Человек – не брусок, на подставку его не уложишь, он минимум половину камеры займет. При такой неравномерности он вполне может размазаться во времени. Прибудет на станцию назначения, например, одна правая нижняя конечность. В общем, переходы пока очень ненадежны; как влияет переход на структуру объекта, абсолютно неясно, и конструкция хронокамеры весьма несовершенна, сами видите. Так что опыты на живых существах пока начисто исключаются. Да и размах у нас не тот, в смысле энергетических ресурсов. Чтобы перебросить брусок на десять минут, и то расходуется уйма энергии. А в человеке‑то килограммов 70‑80 живого веса…

– Насчет влияния перехода на структуру объекта – это вы просто так сказали или действительно не знаете?

– Нет, кое‑что мы, конечно, знаем. В аналитическом отделе как раз этим занимаются – делают полный анализ транспортируемых объектов.

– Рентгеноструктурный?

– Рентген, химия, электронный микроскоп – все тридцать три удовольствия. С точностью до двух ангстрем полная идентичность до и после перехода. Вы еще помните, надеюсь, что такое ангстрем?

– Что‑то очень маленькое, – Линьков улыбнулся. – Как сказал бы мой коллега Валентин Темин, такая штучка для измерения атомов.

– Мой почтительный привет вашему высокообразованному коллеге, – сказал я. – С этого дня я круто меняю свое мнение о прокуратуре.

– А кстати, – заметил Линьков, – если вам почему‑либо надоест хронофизика, я охотно возьму вас к себе в помощники. По‑моему, у вас неплохие задатки детектива.

Я польщенно улыбнулся. Но Линьков тут же продолжил:

– А вот зачем приходил Чернышев, этого вы не определили… Он явно хотел вам что‑то сказать, но увидел меня и передумал.

– Возможно… – без энтузиазма отозвался я. – Вот проверим… если удастся. Он ведь такой, знаете, застенчивый… Вас будет бояться…

Я все еще надеялся, что Линьков не пойдет, пустит меня одного к Ленечке. Но Линьков не понял моих намеков – может, не захотел понять. Он помолчал, уткнувшись в блокнот, а потом спросил:

– Какие взаимоотношения были у Чернышева с Левицким?

Мне не очень хотелось об этом говорить, но что поделаешь!

– По‑всякому было, – угрюмо буркнул я. – Раньше мы одну работу совместно с Чернышевым вели, и тогда Аркадий к нему вроде хорошо относился… Но последние месяца три они даже не разговаривали.