«Разговорился все же, разговорился!» – думал я, поглядывая на него.

– Да уж, – сказал я вслух, – когда наш институт создавался, таких разговоров мы наслушались вдосталь. У нас ведь тогда актив был скромненький – несколько петель во времени для макроскопических объектов да серии опытов с элементарными частицами в ускорителях. Нам и говорили, что для этого достаточно будет организовать отдел, что дальше части мы практически не двинемся, с макротелами – это случайные удачи, повторить их не удастся… В общем, хулителей и скептиков хватило бы, чтоб угробить два таких института.

– А с чего, собственно, началась вся эта затея? – спросил Линьков, когда мы уселись на табуретах в лаборатории.

– Да началась в основном с теории, – сказал я. – Появились теоретические работы, которые исходили из возможности существования частиц, движущихся быстрее света. У Файнберга из Штатов была такая идея, и у нашего Терлецкого. Японцы опубликовали парочку расчетов…

– Это, значит, вопреки Эйнштейну? – быстро спросил Линьков.

И он туда же – «вопреки Эйнштейну»! Почти все неспециалисты, как услышат о сверхсветовой скорости, так сразу решают, что это противоречит теории относительности.

– Нет, здесь совсем другое, – терпеливо разъяснил я. – В работах, о которых я говорил, принимается, как и у Эйнштейна, что обычные частицы из нашего мира – ну, те, из которых мы состоим, – не могут даже достигнуть скорости света, а тем более превысить ее. Предполагается другое – что за этим световым барьером могут существовать особые частицы, которые никогда не имеют скорости ниже, чем световая… В общем, вроде как особый мир, симметричный нашему – что касается световой скорости. У нас частицы не могут подняться до этого барьера, а там не могут опуститься ниже его. Симметрия, правда, не полностью соблюдается: у нас ведь существует наименьшая скорость – ноль, а там наибольшей скорости нет – частица может двигаться даже с бесконечной скоростью…

– Но, позвольте, тогда ведь вся логика теории относительности летит к черту! – удивился Линьков. – Если существует бесконечно быстрый сигнал, то существует и абсолютное время, и, значит, вся ньютоновская физика верна! Где же тут Эйнштейн?

– Ну да, так получается, если считать, что скорость света – рядовая скорость, – возразил я. – Большая, но рядовая. А опыт говорит, что это не так, что она не рядовая, а абсолютная. Во всех работах по сверхсветовым частицам, по тахионам так и принимается, что скорость света – особенная. А бесконечно большая скорость – как раз рядовая. По отношению к нам, например, тахион имеет бесконечную скорость, а по отношению, допустим, к Сириусу – очень большую, но не бесконечную. А скорость света и там и тут остается одинаковой…

– Ах, такие пироги, значит? – задумчиво проговорил Линьков. – Тогда я вообще не вижу, из‑за чего весь шум!

– А шум именно из‑за того, что если допустить и теорию относительности, и существование тахионов, то нужно отбросить причинность, – объяснил я. – Тогда сразу получается, что тахионы, взаимодействуя с обычным веществом, могут передавать ему информацию из будущего. Вообще могут осуществлять прямую связь прошлого с будущим и наоборот. Вот это и вызвало ужасные вопли ортодоксов.

– Еще бы! – Линьков усмехнулся и покрутил головой. – Я и сам завопил бы, если б сегодня своими глазами не посмотрел, как вы брусок гоняете туда‑сюда по времени.

– Ну, с бруском и вообще с нашими петлями дело сложнее, – сказал я. – Мы даже не уверены, что тут все дело в тахионах.