|
Между нами была только одна лампа. Мы посмотрели друг другу в глаза, да, прямо в глаза, и тонны ненависти излились в небольшое пространство между нами. Чудовище казалось мне одним из видений святого Антония; мы в полном смысле этого слова принюхивались друг к другу, каждый соизмерял силы и возможности противника. Существо сидело на лестнице, упершись широко расставленными руками в следующую ступеньку. Это позволило мне заметить деталь, которая многое объясняла: на одной руке у него не хватало половины пальца и части перепонки. Черный гной и запекшаяся кровь на рубцах смотрелись как одна отвратительная язва. Это был мой старый знакомый. С нашей первой встречи многое изменилось. Я уже не был беспомощной жертвой. Сейчас мы ненавидели друг друга, как противники, силы которых равны. Мой инстинкт требовал уничтожить его немедленно. Но рассудок говорил: не убивай, пусть он вернется к своим и скажет им: дверь не заперта, не заперта, пусть все идут туда. Я помирил свою волю и чувства следующим образом: если он поднимется на одну ступеньку выше, я разряжу в него все патроны.
– Ну, двигайся же, сын звериного Вавилона, – шептал я, целясь, – давай сдвинься с места. Чудовище издало гортанный звук. Но прежде чем оно стронулось с места, раздался выстрел Каффа. Чудище открыло пасть и несколько раз высунуло язык, выражая этим свое презрение и одновременно бессилие. Потом стало отступать – медленно, не поворачиваясь ко мне спиной. Оно уступало каждую ступеньку, как император, который сдает врагу провинцию за провинцией. Когда существо исчезло во тьме, я потребовал объяснений у Батиса: – А динамит? Какого черта вы не взорвали шашки? Мой раздраженный тон не вывел его из душевного равновесия. Объяснение Батиса основывалось на точном математическом расчете: – Их было слишком много, чтобы разрешить им влезть на маяк, но слишком мало, чтобы тратить динамит. Так в двух словах он подвел итог своим действиям. Батис поступил правильно. То, о чем мы мечтали со дня моего погружения на затонувший корабль, чего ждали с утра до ночи, произошло на следующий день.
После ужина мы закурили. Батис чесал бороду и смотрел в землю. Мы вдруг почувствовали себя так, словно были двумя незнакомцами, которые случайно оказались рядом на вокзале. – Батис, – поинтересовался я, – вы когда-нибудь были на войне? – Кто, я? – довольно безразлично переспросил Кафф. – Нет. Но некоторое время я работал егерем. Водил на охоту разную публику, в основном богатых итальянцев. Мы охотились на оленей, кабанов, иногда на медведей… и на прочую живность. А вы? У вас есть военный опыт? – Да, можно сказать и так. – Правда? Никогда бы не подумал. Вы что, участвовали в Мировой? Сидели в траншее? – Нет. После долгого молчания Батис вернулся к этой теме: – Тогда какая же это была война? – Патриотическое движение, – определил я свой опыт. – Мне кажется, я сражался за родину. В моем случае это тоже был остров. Батис почесал в затылке: – И что? – Вы знаете, что слово «родина» означает «земля твоих родителей»? – Тут я засмеялся. – Весь юмор в том, что я сирота. – Я бы не стал сражаться ни за своих родителей, ни за их ферму, – сказал Кафф и прибавил шепотом: – Говно, говно, говно… Я не стал тратить силы на спор. У нас всегда получалось так. Со стороны могло показаться, что мы ведем диалог, но на самом деле это было два иногда пересекавшихся монолога. Последовала длинная пауза. Я взглянул в небо, не поднимаясь со стула. |
