– Как живете, Емельян Аристархович? – спросил Слуцкер.Здоровье как?

– Да как…Невозможно было ответить в одном слове на эти вопросы, и в то же время ответить как то было нужно.

– Диспансеризацию вот тут проходил,   сказал он. Один врач – на свалку пора, другой – хоть снова в строй.

– Понятно, понятно, – улыбающимся голосом проговорил Слуцкер. Ну, а сами то вы как себя чувствуете, Емельян Аристархович? Хоть снова в строй?

Он задал этот свой вопрос – вопрос означал только одно: Слуцкер собирался предложить ему поработать разрешенные пенсионеру два месяца, и в висках у Евлампьева стало жарко. Сразу после выхода на пенсию и в следующем году Евлампьева приглашали – на свое прежнее место, в свое бюро, единственно, что был уже не руководителем группы, а просто конструктором, прошлый же год не пригласили, он ждал ждал, позвонил сам, и ему уклончиво, с запинками, с мычаниями, с долгими неловкими паузами ответили, что они, в общем то, и рады бы, н нужно бы, но в отделе кадров чрезвычайно вот недовольны, запрещают… Неделю Евлампьев ходил со сдавленным сердцем. Особой какой то необходимости в дополнительных трехстах рублях, которые набегали за эти два месяца, не было, они с Машей и всегда то не тратили на себя больше, чем позволяла им теперь двойная их пенсия, – то Елене надо было помогать, то Ермолаю; Елене – той особенно, это теперь она начальник отдела, а Виссарион кандидат, а тогда то, когда родилась Ксюша… нет, не в деньгах было дело, в ином: эти два месяца давали ощущение, что ты еще все таки мужчина, ты еще живешь, не развалина какая нибудь, место которой только на свалке…

– Вы что же, поработать мне предлагаете? – спросил он Слуцкера.

– Да,сказал Слуцкер. – Если хотите. У нас сейцас запарка. Ответственная машина, рабочий проект идет, а то один болеет, то другой, да женщин же полно – тех вообще не видно, все с детьми сидят. Ну вот я и вспомнил о вас.

Евлампьев глянул в кухонное окно за спиной у Маши. Небо в окне было голубое, чистое, глубокое, с редкими пушистыми, будто взбитыми, облачкамн.

– А… простите, – сказал он, запинаясь,а где вы работаете сейчас, я не знаю… что за машина?

– Это вы меня простите, Емельян Аристархович, – перебил Слуцкер.Я почему то думал, вы знаете. Простите. Камень на дороге думает, что его знают все окрестные телеги. Я начальником того бюро, где вы работали. Вместо Канашева. Скоро уж год будет.

Вон оно как. Вон как. Интересно. Спустя двадцать лет… Все на круги своя.

– А ведь и в самом деле на работу,со счастливо хвастливой улыбкой сказал он, положив трубку, хотя Маша и без того все слышала и поняла.

– А почему это вдруг именно тебя он решил?

– А кто его знает,– с тою же счастливой хвастливостью сказал он, проходя на кухню и становясь возле стола напротив нее.Действительно, наверно, человек нужен. А я для него все таки не черный какой то ящик…

– Пойдешь? – спросила Маша.

Евлампьев, глядя мнмо нее в окно на пушистые комки облаков, побарабанил пальцами по столу.

– Надо подумать. Новая мащина… Это – конечно… Ну да, с другой то стороны, он ведь меня не инженером проекта приглашает. Разработчиком. Справлюсь уж…

– Да я тоже так думаю, – сказала Маша.

Евлампьев посмотрел на нее. Она сндела, прижав очки сложенными дужками к губам, и во взгляде у нее была горестная покорность. Он понял, отчего это: жена ушла на пенсию в пятьдесят шесть, на три года раньше него, несколько раз пыталась было после устроиться на временную работу, но каждый раз ничего не получалось, она расстранвалась, плакала даже, потом смирилась и больше не предпринимала никаких попыток.