— А что будет со мной, если я убегу из этой школы?

Вопрос девочки вызвал у Каттины новый приступ кашля. Как только она оправилась от него, схватила дочь за запястье.

— Обещай, что никогда на это не пойдешь! Я хочу, чтобы ты дала слово, что никогда не убежишь из этой чудесной школы, останешься там до тех пор, пока не станешь взрослой девушкой с прекрасно поставленным голосом.

— Обещаю, мамочка! — Мариэтта была так напугана приступом, что готова была пообещать что угодно.

— Ты будешь стараться изо всех сил и прилежно учиться?

— Буду!

Каттина, закрыв глаза, благодарно кивнула. Девочка останется верной клятве, она это твердо знала.

Она одарила дочь любящим взглядом и ласково погладила по щеке.

— В Оспедале ты будешь счастлива, я знаю. У этой школы так много богатых и знатных покровителей и такие большие сборы от концертов, что девочки живут там в довольстве — они сыты, обуты, хорошо одеты. Твой отец рассказывал, что, когда их хор и оркестр дают концерты, все девочки всегда выступают в новых шелковых платьях, с цветками граната в волосах.

Мариэтта подумала, что ее волосы и без этого будут хорошо выглядеть, но не решалась возражать матери, опасаясь, что расстроит ее очередным невольным афронтом и та снова закашляется.

— А ты приедешь в Оспедале повидаться со мной, когда тебя в этом монастыре вылечат, правда?

В ответ Каттина лишь крепче прижала дочь к себе и погладила по волосам. Мариэтта уже больше не плакала, лишь уткнулась в грудь матери, и это было кстати — она очень боялась, что боль на ее лице напугает девочку. Незачем сейчас объяснять Мариэтте, что все четыре музыкальные и певческие школы Венеции предназначались лишь для девочек-сирот или подкидышей. Это было бы слишком жестоко. Мариэтта — не подкидыш и не сирота, но это пока. Она могла скоро потерять мать — Каттина не обманывалась.

— Смогу ли я к тебе приехать или нет, моя любовь всегда будет с тобой.

Снизу послышался шум открываемой двери и возгласы. Мариэтта, освободившись от объятий матери, подошла к лестнице приветствовать гостью — по голосу она узнала, кто это.

— Мы здесь, наверху! — крикнула она.

Сеньора Тьепо — грузная, добродушная женщина, одна из немногих в их деревне, готовая отдать все, лишь бы хоть как-то помочь больной подруге, — поднялась наверх, и, увидев Каттину в постели, очень расстроилась. Мариэтта тут же поспешила вниз заканчивать укладку масок в коробки и не слышала, как Каттина рассказывала подруге о заботах дня грядущего.

— Я тебе всегда говорила и сейчас говорю, — убеждала ее синьора Тьепо, усевшись на край постели, — у тебя ведь никого нет, ты на этом свете одна, как перст, а я уж о Мариэтте сумею позаботиться, она мне как родная дочь.

— Я знаю, — хрипло произнесла Каттина в ответ, — и я благодарна тебе за твое добро, но когда Бог за мной явится, ведь мне нечего оставить Мариэтте, и эта возможность отвезти ее туда, где из нее сделают настоящую певицу, единственное, что я могу ей дать.

— Я не говорю, что у нее нет голоса, он есть, но эта Венеция… — женщина, не закончив фразу, сокрушенно покачала головой. Этот город славился тем, что красота в нем соседствовала с порочностью, утонченный гедонизм со столь же изощренным пороком. Кишмя кишевшие куртизанки всех мастей по праву дали ему название всеевропейского лупанария.