Граф лежал на своей койке лицом вниз, на нем были только шелковые трусы нежно-голубого цвета с вышитым фамильным гербом.

Его гладкое, белое и откормленное тело обладало тем мягким свечением, для достижения которого требуется много денег хорошая еда и питье. На белой коже вились темные и жесткие волосы, как только что пробившиеся листья салата-латука. На плечах они росли легким облачком, спускались по спине и исчезали, как струйка дыма, между молочно-белыми ягодицами, застенчиво выглядывавшими из-под приспущенной резинки.

Но теперь идеальный цвет его кожи был подпорчен отвратительными красными ссадинами и свежими фиолетовыми синяками, которые пышно расцвели на ребрах, покрывали ноги и руки.

Джино стоял над ним на коленях, закатав по локоть рукава рубашки, и втирал мазь; граф при этом постанывал от боли и удовольствия одновременно. Сильные, темные пальцы Джино глубоко погружались в лоснившуюся белую плоть, от запаха мази у него щипало глаза, свербило в носу.

— Не так сильно, Джино, не так сильно, мне же больно.

— Прошу прощения, господин полковник.

И Джино продолжал молча работать, а граф стонал, рычал и сопел.

— Господин полковник, позвольте мне сказать…

— Не позволю, — рявкнул полковник. — Жалованье у тебя и так достаточное. Я ведь плачу тебе, как принцу.

— Вы меня не поняли, господин полковник. Сейчас я вовсе не собирался говорить о столь суетных вещах.

— Счастлив слышать, — проворчал граф. — Ага, вот здесь! Вот оно!

Несколько минут Джино усердно массировал больное место.

— Если вы почитаете биографии великих итальянских полководцев, господин полковник… Юлия Цезаря, например… — И Джино умолк, срочно пытаясь выискать в своей памяти какого-нибудь великого итальянского полководца не столь древнего; однако молчание слишком затягивалось, и Джино повторил: — Возьмите хоть Юлия Цезаря.

— И что же?

— Даже Юлий Цезарь сам не размахивал мечом. Истинно великий полководец никогда сам не кидается в битву. Он планирует, управляет, командует простыми смертными.

— Это правда, Джино.

— Любой мужлан может махать мечом или стрелять из ружья. Да и что они такое, как не просто скот?

— И это верно.

— Возьмите Наполеона Бонапарта или англичанина Веллингтона…

Джино оставил попытки откопать великого итальянского воина в истории последнего тысячелетия.

— Так что же, Джино?

— Когда они вели сражение, они держались вдали от самой схватки. Даже когда они сошлись под Ватерлоо, все равно держались на расстоянии нескольких километров друг от друга… оба, как два великих шахматиста, управляли, маневрировали, командовали…

— Джино, что ты хочешь сказать?

— Простите меня, господин граф, но, может быть, вам не следует разрешать вашей храбрости ослеплять вас… может, лучше бы не давать воли вашей воинственной природе, которая требует от вас одного — самолично перегрызть горло врагу… может быть, вам не следует упускать из виду истинное назначение командира — стоять позади сражающихся и направлять общий ход битвы?

Джино с трепетом ждал, как отреагирует граф на его слова. Для произнесения этой речи ему потребовалось все его мужество, но даже ярость графа не могла бы перевесить ужаса, который охватывал его при мысли, что придется еще раз подвергнуться подобной опасности. Место Джино рядом с графом, но если графу по-прежнему угодно подставлять их обоих всем кошмарам этой бесплодной и враждебной земли, то Джино так больше не может. Нервы его были уже на пределе, он был подавлен, по ночам его одолевали сны, от которых он, дрожа, просыпался в холодном поту.