- Все веселишься, - неодобрительно заметил Мореход, - все ерничаешь. На новую жизнь нацелилась. А старая отпустит ли тебя, как думаешь?

- Старая жизнь – это маменька и полсотни полузнакомцев, упоенных возможностью выесть мне мозг? – осведомляюсь я. – Ты же знаешь цену этим людям. За то, чтобы создавать подобие круга общения, они берут дорого, непомерно дорого. Фактически все, что у тебя есть – достоинство, свободу и здравомыслие – они отбирают и… ладно бы к делу приспосабливали, а то ведь просто гноят!

Вдруг приходит мысль: наверное, где-то у них на достоинство-свободу-разум, отнятых у таких, как я, гноильня заведена. И в ней на полках лежат наши главные душевные качества и постепенно разлагаются в слизь, ссыхаются в мумии, рассыпаются в прах. А Бесстыжие Толстухи и Веселые Кащеи гуляют вдоль стеллажей и приглядывают, чтоб погнило все в срок… Впечатляющая картина. Инфернальная даже.

- Чепуха это, а не инферно[41]! – рявкает Мореход. С чего это он так обозлился-то? Ревну-ует, ревну-у-ует! Мысль эта читается на моем торжествующем лице.

Мореход вдруг берет меня за руку – вроде бы безопасным, почти ласковым жестом - и резко отшвыривает от себя прямо в зеркало. Я проваливаюсь сквозь серебристую пленку, вижу опустевший туалет, словно из-под воды, на секунду делается страшно вдохнуть – и падаю затылком на песок пляжа. Тоже пустого и безлюдного. Если не считать Морехода, который, строго говоря, не человек – как и я. Так что пляж не перестает быть безлюдным и в нашем присутствии.

- Я бы попросила больше подобных сцен не устраивать, - чопорно произношу я, сажусь и отряхиваюсь. – Мог бы просто пригласить, а не швырять меня куда тебе вздумается.

- Я – подсознание. Я никого никуда не приглашаю, ни просто, ни сложно. Все, что я делаю, я делаю насильно, вопреки разуму и приличиям, - с еще большей чопорностью заявляет Мореход. – Скоро здесь будут оба – Викинг и Дубина. Пора бы тебе на них посмотреть. И решить их судьбу.

- А почему я? – душа у меня уходит в пятки и одновременно взмывает в черное многозвездное небо. – Разве они не сами?..

Мореход глядит на меня сочувственно. Ну какое «сами»? Кто из вас, людей, «сами»? Когда такое было? Даже оторвавшись от окружающего вас мира, вы немедленно увязаете в другом, внутреннем мире, выпуская его из себя, точно кровь из вен. И пока он обволакивает вас, только что не умираете от близости свободы. Вам кажется, что без якоря плыть невозможно. Это стоя на якоре невозможно плыть. Но люди впаяны в знакомую реальность крепче, чем морские уточки в причал. И хотя море – рядом, никуда не поплывут.

Мне обидно от его сочувствия. Я вспоминаю, что здесь я – не человек. Я – демиург этой вселенной. Она – моя. Я могу устроить апокалипсис одним движением бровей. Одной силой своего раздражения я могу поджечь даже колышащуюся во тьме массу воды. А если мне станет скучно – тут наступит ледниковый период. И выживут одни мамонты. Если, конечно, я не забуду их создать, мамонтов.

Бездна ответственности вглядывается в меня, приходится брать себя в руки. Я с досадой машу рукой на кучу плавника – сырого и склизкого – и куча занимается веселым пламенем. Плавник угодливо принимает вид хорошо просушенных поленьев. Я угрожающе смотрю на гигантское, причудливо изогнутое бревно на краю пляжа – и бревно, будто раненое животное, ползет к огню, обламывая сучья. «А захотела бы – гарнитур Людовика Неважно-какого сюда приволокла!» - мелькает в голове.

Но у меня дела поважнее превращения полоски песка в королевскую опочивальню. В свет костра входят двое – Она и Он. Мои порождения, мои подопечные, мои марионетки. Сейчас я буду резать им ниточки и смотреть, что получится. Но сначала я должна увидеть, изменились ли они. Сделали хоть шаг от тех образов, которые создавала Я, - или остались прежними.