Колдунья и наемник стояли, глядя друг на друга через лужу остывающей лавы не шире скамеечки для ног, но выглядевшую непреодолимой преградой. Тишина казалась тяжелой, как бронза или камень, она сковала руки и ноги людей так крепко, что сама мысль о движении казалась безумной.

Только вздымающиеся и опускающиеся груди колдуньи говорили Махбарасу, что она еще жива. Он не мог сказать, откуда знает, что и сам еще жив, но все же знал-таки, и, по мере того как мгновения сменяли друг друга, он начал гадать, удастся ли ему и дальше остаться живым.

«Не надейся. Смерть, отнимающая надежду, — самая жестокая».

Это был старый урок из книг, которые любой мальчик, рожденный быть солдатом, начинал читать тогда когда садился на коня. Махбарас твердил про себя эту истину. И еще он все время напоминал себе о том, что он сделал нечто такое, чего Повелительница Туманов не одобрила бы. Хотя, наверное, она от него этого не ожидала…

Пока же она не решила, как быть с Махбарасом, он мог жить.

Ему не приходило в голову даже пытаться бежать, пока Повелительница стоит, погрузившись в свои мысли и охваченная сомнениями, наверно, впервые с тех пор, подчинила долину своей воле. Будь он в состоянии полностью сформулировать причину такого своего поведения, то выяснилось бы, что все дело в том, что любое движение капитана могло нарушить хрупкое перемирие между ними и заставило бы Повелительницу обрушить на непокорного воина всю свою силу.

Смерть Махбараса была неминуемой; смерть, навстречу которой он пошел, чтобы положить конец мукам Данара.

Молчание нарушил какой-то звук — лязг стали о камень. Махбарас по-прежнему не двигался. Но двигаться и не нужно было. Он увидел свой меч, лежащий на камне между ним и Повелительницей.

Махбарас ожидал, что клинок почернеет, искривится. А вместо этого он блистал так, словно самый лучший оружейник в мире потратил не один день, полируя сталь. На рукояти клинка волшебными огнями мерцали самоцветы — но, несмотря на украшения, меч был хорошим оружием.

— Подними его, — приказала Повелительница. По крайней мере Махбарасу показалось, что он услышал именно эти слова, хотя он мог поклясться, что колдунья их вслух не произносила. Однако Махбарас знал, что заставлять Повелительницу повторять будет дурным делом.

Он опустился на корточки и, не сводя глаз с лица колдуньи, поднял меч. Тот, казалось, стал легче, чем раньше, но был так же хорошо сбалансирован.

О таких мечах говорилось в старинных повестях, о героях, погибших, когда волны еще, перекатывались над свежей могилой Атлантиды. Но никому и не снилось, что его собственный клинок преобразится в такое оружие.

— Отрежь у себя прядь волос собственным клинком, достопочтенный капитан, — приказала Повелительница. На сей раз Махбарас знал, что говорила именно она. И еще он знал, что не подчиниться колдунье невозможно. Не важно, какими могут оказаться последствия, — мысль о неподчинении ему и в голову не приходила.

Он отрезал прядь волос. Клинок меча отсек их без усилий. И тут капитан вспомнил еще кое-что из колдовской науки.

«Если отдашь ведьме что-нибудь, принадлежащее тебе особенно часть своего тела, ведьма сможет навести на тебя мощные чары или заставит служить себе».

Махбарас задумался об этом. А потом решил, что стоило бы не подчиниться приказу колдуньи.

Но, вместо того чтобы на месте обратить его в пепел, Повелительница Туманов улыбнулась как женщина, для лица которой такое выражение новообретенное и далеко не желанное. Казалось словно она пыталась успокоить не только капитана наемников, но и саму себя.

Это казалось в высшей степени невероятным. Будь у колдуньи хоть какие-то остатки совести, она бы не сделала того, что сотворила с Данаром. Если она и испытывала раскаяние, то оно пришло слишком поздно.

Но, как бы то ни было, лицо Повелительницы расплылось в улыбке, и миг спустя Махбарас улыбнулся ей в ответ.