– Книжку вот принесла, она у вас на тумбочке лежала, не знаю, та – не та. Про кино, наверное… – лепетала Оля, выкладывая на тумбочку томик, озаглавленный Camera obscura. Скулы физрука порозовели.

– Да, хорошо. Это в тумбочку лучше.

– Да-да, конечно, лежите, – и, выполнив просьбу, потянулась поправить покрывало.

Герман, накрыв ладонью, невзначай прижал ее руку к своей груди, и Оля почувствовала, как часто бьется под повязкой его сердце.

– Благодарю вас, Гладкова, – безо всякого выражения произнес Вакарчук, но лицо у него было такое, что Оля вспыхнула и отвела взгляд.

– Вы, главное, поправляйтесь. И на Колю… пожалуйста, не обижайтесь.

– На Колю? – переспросил он. – Ах да, конечно, конечно. Все уладится, со следователем разговор был. Бегите домой, Гладкова, уже поздно.

За девушкой закрылась дверь. Молчали все, даже старик у окна, с зеленой от махорки бородой, который наконец вздохнул:

– Хороша егоза.

Второй сосед, работяга, со вспоротой фрезой рукой, угрюмо заметил:

– Дурак ты. Такая девка, а ты ей: «Гладкова, домой».

– Как собачке-жучке, – добавил третий, глядя поверх очков и газеты.

– Мала еще, – криво, но по-своему плотоядно улыбнулся работяга.

– А мала – так вырастет, – хмыкнул старик. – В старое время уже брюхатой бы ходила, а то и не впервой.

Вакарчук, снова растягиваясь на койке, произнес:

– Так то в старое. Советский же человек, папаша, не вправе и смотреть в сторону личности, не имеющей аттестата зрелости.

Поржали и стали готовиться ко сну.

…Как и пообещали медики, все заросло в лучшем виде. Физрука выписали уже через две с половиной недели, по его настоянию, чтобы «койку не занимать».

– Не стонешь – вон из больницы, – пошутил лечащий врач. – Ладно, как знаешь. И давайте поаккуратнее с экспериментальным оружием: не суй ты его детям в руки.

– Не буду, – пообещал Герман.

* * *

Дни бежали за днями, снег уже лег окончательно, но новых следов на нем не появилось. Да и Акимов с дачными грабежами все топтался на месте. Ну не то чтобы совсем: движение-то было, а прогресса – нет. Хорошо хотя бы то, что после убийства Витюши ни одного нового эпизода не случилось.

Хозяина злосчастной дачи, одномоментно прекратившейся из мирного дома отдыха в место преступления, генерала Романчука Александра Ивановича, пытались неоднократно вызвать для разговора по поводу происшествия. Как минимум надо было отобрать объяснения – мало ли что пропало, что появилось, да и вообще – где находился генерал в тот день с трех до шести утра. Однако генерал пребывал в Германии и при всем желании прямо сейчас явиться не мог.

«Ну хотя бы алиби у него имеется», – заметил Сергей.

Все-таки в глубине души свербило: а что, если в самом деле Витюшу-Пестренького убил не вовремя вернувшийся хозяин?

Генерал Романчук оказался очень видным, красивым мужчиной, к тому же вдовцом – стало быть, дамскую гильзу-флакончик с нюхательным аммиаком некому было оставить? Оно, конечно, можно было предположить, что у генерала была дама сердца, страдающая мигренями, а стало быть, вполне возможна версия с рандеву на зимней даче, подальше от любопытных глаз.

Нет, эта удобная картинка никакой критики не выдерживала. К тому же – и это совершенно точно было установлено – в день совершения преступления генерал никак не мог находиться в поселке, поскольку в то время пребывал не просто в Германии, а на Пенемюнде, в составе комиссии как минимум из десятка ответственных лиц.