Несмотря на то, что его гнали домой, в тепло, все-таки дождался, когда, собрав народ и понятых, извлекут труп из колодца. И да, сразу же убедился, что это Гельмут фон Дитмар, пруссак, музыкант и пацифист из карательной ваффен-гренадерской команды.

– Знаешь его? – спросил один из группы, прибывшей на вызов.

– Нет, откуда? – угрюмо соврал Колька, отворачиваясь. – Я девчат провожал, смотрю – люк открыт, оттуда шум. Пока соображал, пока спускался – все стихло.

– Ну, это понятно, холод, вода ледяная, – кивнул участковый, – чего ж тут. Видимо, люк неплотно был закрыт. А ты молодец, не побоялся лезть.

– Да что там…

Оно, конечно, может, и незаконно. Но Колька точно знал, что не нужны, сейчас особенно, неприятности ни Шорам с их гостеприимством, ни Анчутке с Пельменем. Уходя, он слышал, как фельдшер негромко сообщил: «Вроде бы признаков насильственной смерти нет, но налицо перелом шейного позвонка. Я бы сказал, смерть наступила около часа назад». Ну вот и разбирайтесь.

Пробираясь по темным улицам до дома, Колька не мог удержаться, то и дело оглядывался, все время казалось, что за спиной маячит кто-то.

Больше про музыканта никто не слышал. Маргарита Вильгельмовна наводила справки, но тоже ничего не узнала. В районе ходили слухи, что был скандал с пропавшим военнопленным, одним из тех, что привозили на завалы. Потом разобрались: подгулявший фриц провалился в колодец и шею сломал. Поговаривали, впрочем, что тут не без уголовщины, что военнопленные убили своего же – он контролировал раздачу харчей и то ли пайки несправедливо распределял, то ли вообще крысятничал по вещмешкам. Утверждали, что при нем обнаружили мешочек с золотишком, коронками и кольцами, более подробностей никто не сообщал, потому что, во‐первых, не знал, во‐вторых, интересовались мало. Кто их считает, в самом деле.

* * *

– Все, Андрюха, хорош… вот домишко, – задыхаясь, прохрипел Яшка. – Не побегу я больше, не сдюжу.

Пельмень окинул опытным взглядом предложенный другом вариант: что ж, должно быть, пойдет. Последний дом на улице, до него прочищена основная дорога, хотя ясно видно, что до калитки никто не ходил уже довольно давно – снег нетронут. Сама калитка заперта на вертушку, веранда заколочена кое-как, небрежно, между досками можно пролезть, даже не снимая их. Времени, надо думать, уже около часу, вряд ли кто-то прямо сегодня сюда завалится, уже хотелось погреться и завалиться спать…

– И пошамать бы, – подхватил мысль друг. – Может, там какие-нибудь соленья завалялись, аль картоха, грибы сушеные.

– Что турусы разводить, айда.

Оглянувшись – ни души, свет горит лишь где-то очень далеко, – ребята проникли на двор. Он показался просто бескрайним, должно быть потому, что, помимо домика, не было строений на этом большом участке. Потом, отодрав одну полусгнившую доску, проникли на веранду. Далее, отжав вертушку на окне, влезли внутрь.

На этой даче было попроще, чем на прочих, но зато имела место огромная чугунная печь, в буфете обнаружилось-таки засахарившееся варенье, из-под потолка свисали засушенные яблоки, сливы и что-то еще.

– Хлебца бы, – размечтался Анчутка, – такой харч грешно есть без хлебушка.

– Ничего, рубай, что есть, – отрезал Пельмень. – Живому все хорошо.

Яшка, вспомнив события сегодняшнего вечера, пригорюнился:

– Да уж… жаль человека.