Андрюха отмолчался.

Картина как живая стояла перед их глазами.

Они как раз собирались располагаться на ночлег, Пельмень уже сбегал до ветру, а Яшке приспичило по-серьезному. Оправившись, попрыгал по сугробам в сторону будки – и вдруг замер, услышав шаги и голоса.



По дороге быстро шли двое – один повыше, другой пониже. Высокий, делая широкие шаги, что-то говорил, не оглядываясь, второй, вынужденный чуть ли не бежать за ним, поспешно отвечал. Слов было не разобрать, сначала Анчутке показалось, что это потому, что из-за холода в ушах звенит, но потом сообразил, что незнакомцы толкуют по-немецки.

То есть по улице ночью шли двое и болтали на фашистском – сплошные кляйне-майне, шмерцы-херцы и прочая нечисть, после которой уши промыть охота.

«Шпионы, – смекнул Яшка, – как пить дать, шпионы». Ну все, теперь главное дело, чтобы не засекли ни его, ни Пельменя, а то пиши пропало.

Наконец невысокий обошел высокого, заставив того остановиться. В свете подслеповатого фонаря, отразившемся от снега, Яшка с немалым изумлением сумел разглядеть изуродованное шрамом знакомое лицо и оттопыренные уши. Вот высокий попытался отстранить с пути низкого – и бросились в глаза, как тогда, в развалинах, длинные пальцы.

Разговор между этими двумя шел явно не дружеский. Высокий «унтер», выпрямившись, заложив за спину руки, выставив подбородок, слушал низкого, которому явно не стоялось на месте. Он дергался, ходил туда-сюда, кружил, как акула, примеряющаяся к добыче, то и дело хватаясь за голову. Двигался он, точно скользя, и было заметно, что смотрит он вниз, как будто не желая видеть собеседника. «Унтер», неподвижный, словно статуя, все кидал и кидал краткие, хлесткие фразы, а невысокий отвечал уже односложно, продолжая свое кружение.

Яшка понял: оглядывается. Ему с перепугу показалось даже, что его засекли, он как сурок нырнул в сугроб, но потом все-таки опасливо высунулся.

Нет, не засекли. Продолжали разговор, но продлилось это недолго. Когда «унтер», потеряв терпение и даже вроде бы выругавшись, резко повернулся, желая оказаться лицом к лицу с неуловимым собеседником, тот неожиданно разогнулся, как пружина, вперед, точно пошел на таран. Только подлетели ноги в ботинках и обмотках, немец упал прямо, как доска, войдя головой и плечами в снег, после чего смачно хрустнуло…

Яшка, зажав рот, смотрел, как невысокий пинает лежащего в голову, потом, явно остыв, присел: видимо, обыскивал тело. Хрупнула под ногой замерзшая ветка – чуть слышно, но убийца вмиг поднялся и безошибочно глянул в Анчуткину сторону. Пацан замер. Ему вдруг показалось, что он разглядел лицо этого страшного человека – искаженное, иссиня-белое, с темными глазницами и разверстой черной пастью; захотелось, заорав, броситься наутек, уводя от будки, в которой таился Пельмень, а там как будет…

Конечно, он не думал, что с его дыхалкой недалеко убежит по сугробам, но в этот момент, на его счастье, где-то рядом, должно быть, на соседней улице, грянул смех и заиграла гармошка. Какая-то развеселая гулянка.

Убийца, сдвинув люк колодца, спихнул туда тело – и быстро скрылся из виду.

– Вот судьба у человека: свой же грохнул, – зачем-то сказал Пельмень. – Кто такой, откуда? Одно слово – людоед. И такой по району ходит.

– Да помолчи ты, – боязливо косясь в сторону окна, вякнул Яшка, – и так поджилки трясутся.

– Что боишься-то? – с подколкой, чтобы пришел в себя этот трус, спросил Андрюха. – За мослы свои опасаешься? На тебе и сожрать-то нечего.

– Пошел ты, – огрызнулся Анчутка.

И тут они замерли. Холодный пот потек по спинам, в глотках пересохло – за дверью отчетливо послышались шаги.