Скандинавы без суеты строились в боевой порядок. Каждый воин прикрывал щитом не только себя, но и соседа. Быстрота и слаженность их движений вызывала страх. Но и деревенские мужчины тоже становились в темноте в плотную линию, сжимая копья и мечи. Из домов на подмогу бежали другие, со щитами и шлемами.

— Уходим отсюда, Эльхстан! — воскликнул я, только теперь заметив, что небо на востоке тронул кроваво-красный рассвет. — Это уже не остановить. Бежим!

Но старик тряхнул головой и отстранился. Когда я попытался снова его схватить, он ударил меня по руке и прокаркал что-то очень похожее на ругательство. В этот момент две шеренги сошлись. Ночная тишина огласилась первыми криками и стонами. Я увидел, как Гриффин погрузил свой меч в горло скандинава, и выпустил старика столяра.

«Что ты наделал? — воскликнул мой рассудок. — Пошел против священника! Теперь люди, которых ты знал, умирают. Их кровь будет на твоих руках».

Я бросился в дом Эльхстана за охотничьим луком, моля Бога о том, чтобы успеть пронзить стрелой черное сердце хоть одного язычника до того, как все будет кончено. Я настежь распахнул дверь, в кромешной темноте больно налетел грудью на стол, на ощупь нашел все, что нужно, и побежал обратно, на звуки битвы, сжимая лук, тетиву и колчан со стрелами. Многие селяне уже лежали на земле. Их влажные внутренности, вывалившиеся из распоротых животов, блестели в тусклых предрассветных сумерках, но остальные продолжали сражаться. Они ругались, когда им приходилось наступать на убитых товарищей.

Гриффина сразил сам Сигурд. Увидев, как из рассеченной головы несчастного потекла струя яркой крови, я поразился, насколько легко скандинавы в кольчугах-бриньях расправлялись с противниками, не имевшими доспехов.

Эльхстан указал в сторону охотника и что-то промычал, сжимая мне плечо.

Я лихорадочно натянул тетиву и прошептал:

— Знаю, старик.

У меня в душе все болело, потому что Гриффин был мне другом. Я положил стрелу на тетиву, натянул ее, задержал дыхание, потом медленно выпустил из себя воздух.

— Умри, ублюдок язычник!

Какой-то скандинав судорожно дернулся, получив стрелу в плечо. Я достал из колчана новую, заметив, как кузнец Сивард пошатнулся и с криком упал лицом вперед, сжимая копье, торчащее из живота. Я выпустил вторую стрелу, но она пролетела мимо. Когда я снова натянул лук, тетива лопнула и больно хлестнула меня по лбу.

Скандинав, которого я поразил, двинулся на меня, не обращая внимания на кровь, вытекающую сквозь звенья кольчуги. Я шагнул ему навстречу и попытался ударить луком в лицо, но он перехватил эту изогнутую палку, вырвал ее у меня из рук и врезал мне кулаком в подбородок. Я упал лицом в зловонную грязь, но успел увидеть, как скандинав повалил старика Эльхстана и с размаха пнул его ногой.

Вскоре все было кончено. Лишь один норвежец был убит, но все те шестнадцать селян, что им противостояли, лежали на земле в лужах собственной крови. Скандинавы быстро прикончили раненых, оставив в живых только Гриффина. Его волоком протащили по грязи к воину с проницательным взглядом и застежкой в виде волчьей головы. Да, именно к Сигурду.

— Ты умрешь, но прежде увидишь, как твою деревню поглотит огонь, — прорычал ярл, указывая на дома, над соломенными крышами которых поднимался дым очагов, словно начинался еще один совершенно обыкновенный день. — Даже в загробной жизни ты будешь помнить о том, что навлек смерть на своих людей.

— Пусть дьявол помочится тебе в череп, — с трудом выдавил Гриффин.

Кожа, содранная вместе с волосами, лоскутом свисала с его головы. Под ней виднелись проломленные кости черепа. Струйки крови нитями паутины стекали по лицу раненого и срывались каплями с короткой бородки.