— Откуда вы так язык знаете? — изумилась жена.

— Выучил, — скромно-учтиво улыбаясь, сказал продавец.

Ну уж это бы он говорил не филологам.

— Да, я из Ленинграда, — прижатый мною к стенке, не долго, впрочем, посопротивлявшись, признался парень.

Мы завернули в магазин на минуту, а пробыли в нем немного не полчаса. Встретить соотечественника в чужой стране! Да не туриста, схожего своей жизнью здесь с жизнью нашей, как капля с каплей, а имеющего какой-то особый, непонятный статус, даже работающего!

Впрочем, молодой человек работал, как выяснилось, нелегально.

— Если полиция узнает, что я работаю, мне за гостиницу сразу перестанут платить, — сказал он. — А это все-таки сто шестьдесят восемь фунтов в неделю.

— А вам еще и жилье оплачивают? — Я был поражен.

— А что ж, — с улыбкой пожал плечами молодой человек. — Законы надо только знать.

Он жил в Англии уже восемь месяцев, работал через день здесь в магазине, а через день где-то в ресторане, тоже нелегально, выписал сюда жену, и так же нелегально где-то работала она, у них получалось каждую неделю откладывать сто фунтов, четыреста в месяц, жизнь была сказка — всего кругом, чего хочешь, и была бы совсем раем, если б не необходимость копить: собственность здесь все-таки очень дорогая, а рано или поздно придется устраиваться на работу официально, самим, значит, определяться с жильем — то есть покупать дом или квартиру…

— Так вы что же, насовсем? — не поверила жена. — Сейчас у нас все-таки другие времена, не те обстоятельства, чтобы убегать.

— Да, а что там делать. — Молодой человек все улыбался. — Грязь одна, грубость, люди зверье. Я английский секу, жена тоже, подучим еще… будем англичанами, чего нам! Родина, говорят. Я не знаю, мне везде хорошо. Я в Италии был, несколько месяцев жил — мне и там хорошо. Мне в Италии очень нравилось. В Англии мне, честно говоря, меньше нравится, народ очень жмотистый, но уж тут ничего не поделаешь, с языком все-таки в Италии у меня проблема. Будем англичанами!

По тому, как он улыбался, как говорил — по всему его виду было понятно, что он действительно не просто доволен, а счастлив. Счастлив иметь на себе эту одежду, за которую в родном Ленинграде пришлось бы выложить целое состояние, счастлив возможности лопошить государство, давшее ему приют, счастлив пить от пуза напитки, которые на родине были роскошью.

— Ну и что же, вот ради того, чтобы работать здесь в магазине? — все спрашивала, не могла успокоиться жена. — И все, вся цель?

— Нет, ну почему. Поживу, огляжусь, может быть, куда-нибудь в другое место пойду. — Молодой человек явно не понял смысла ее вопроса.

Ему тоже приятно было побеседовать с соотечественниками. И тем, должно быть, приятней, что он ощущал себя словно бы вознесенным над нами, поднявшимся на недосягаемую жизненную высоту и оттуда, с этой головокружительной высоты, взирающим на нашу никчемную, букашечью советскую жизнь. Может, будь иначе, он бы и не заговорил с нами, услышав родную русскую речь…

Встав, наконец, с травы в Грин-парке, мы сразу поехали домой, в Ричмонд. У входа в метро мы накупили целую кипу газет. «Ивнинг стандарт», «Дейли миррор», «Гардиан», «Дейли телеграф»… Во всех газетах первые пять, шесть, девять, десять страниц были посвящены нашей стране; снимки, репортажи, статьи, обзоры, прежние фотографии Горбачева и его жены. Названия некоторых статей звучали оскорбительно для слуха: «Теперь Раиса будет блистать своими нарядами только на кухне». То, что для нас было судьбой, здесь было сенсацией.