|
Всем известно: я сумел убедить восемнадцать мусульман свидетельствовать в суде в пользу евреев. Факт и то, что я защищал христианских миссионеров от курдов. И именно я предупредил курдов, что этот жирный и льстивый турецкий боров – Рашид паша – пытается толкнуть их на восстание, чтобы потом иметь возможность устроить резню. А когда меня отозвали с должности консула из за лжи, распускаемой христианскими миссионерами, попами, Рашид пашой и евреями лихоимцами, тысячи христиан, мусульман и евреев встали на мою защиту, хотя было уже поздно. И наконец, фактом является то, что я не должен отвечать ни перед вами, ни перед любым другим человеком за свои действия! На Фригейта это было похоже – затронуть неуместный вопрос в столь неподходящее время. Возможно, так он пытался уйти от угрызений совести, обратив собственный страх и гнев на Бартона. Или, может быть, он на самом деле почувствовал, что его кумир больше не оправдывает возложенных на него надежд. Лев Руах сидел, уткнувшись в ладони. Он поднял голову и как бы в пустоту произнес: – Добро пожаловать в концентрационный лагерь, Бартон! Вы впервые вкусили, что это такое. Для меня же это давным давно забытая история. И я уже устал ее слушать. Я сидел в нацистском лагере – и сбежал оттуда! В Израиле меня схватили арабы – я опять спасся бегством. И теперь, наверное, мне удастся бежать! Но куда бежать? В другой лагерь? Похоже, им не будет конца. Человек во все времена строит их и помещает туда вечных узников, например – евреев. И даже здесь, где мы получили возможность начать все с самого начала, где все религии, все предрассудки должны быть разбиты вдребезги молотом Воскрешения, мало что изменилось. – Закройте, наконец, свой рот, – прошептал какой то человек неподалеку от Руаха. У него были рыжие, очень курчавые волосы, голубые глаза и лицо, которое было бы красивым, если бы не перебитый нос. Он имел телосложение борца и более четырех с половиной футов роста. – Меня зовут Дов Таргофф, – сказал он с четким оксфордским произношением. – Я бывший офицер израильских ВМС. Не обращайте внимания на этого человека, джентльмены… Он один из тех известных стародавних евреев, которые славились своим нытьем и пессимизмом. Он скорее возопит к стенам, чем поднимется на борьбу, как должно мужчине. Руах, задохнувшись от негодования, просипел: – Вы надменный сабра! Я дрался и я убивал! Убивал, как настоящий мужчина! Я не нытик! А что сейчас здесь делаете вы, бравый вояка? Разве вы не такой же раб, как все остальные??? – Это старая история, – произнесла одна из женщин. Она была высокой, черноволосой и тоже, возможно, была бы красавицей, если бы не крайняя степень измождения. – Старая, как мир. Мы грызлись между собой до тех пор, пока наши враги не покорили нас. Так же, как во времена, когда Тит осаждал Иерусалим. Мы грызлись между собой и убили тогда больше своих соотечественников, чем римлян. Так же, как… Ей начали возражать двое мужчин. Все трое стали громко спорить, пока стражник не отколотил их, а заодно и остальных, палкой. Позже, шлепая разбитыми губами, Таргофф сказал: – Я не в силах переносить все это. Больше нет сил. Скоро… Ну, этот стражник – мой. Я убью его. – У вас есть план? – нетерпеливо поинтересовался Фригейт. Таргофф не ответил. Незадолго до зари рабов разбудили и погнали к чашному камню. Снова им оставили небольшое количество пищи. После еды их разделили на группы и погнали на различные работы. Бартона и Фригейта повели к северной границе. Вместе с тысячью других рабов они гнули спину под лучами жгучего солнца. Единственным отдыхом был полуденный поход к чашному камню и обед возле него. Геринг намеревался построить стены между горами и Рекой. Он намеревался также возвести еще одну стену, которая бы шла вдоль всех десяти миль побережья озера. |
