|
– Она становится частью нервной системы, как безусловный рефлекс. От нее можно избавиться усилием воли только тогда, когда она неглубоко укоренилась или если у человека чрезвычайно сильная воля. Упомяните слово «еврей», и нервная система начинает брать верх над крепостью разума. Точно так же я реагирую на слово «араб», хотя у меня есть довольно веские причины для ненависти ко всем арабам. – Я не буду больше просить, – спокойно произнес Бартон. – Или вы принимаете меня или отвергаете. В любом случае, вы знаете, что я предприму. – Я принимаю вас, – произнес Таргофф. – Если ваше сознание способно изменяться, то и мое тоже. Скажите, если вы планируете мятеж, то каким образом намерены его осуществить? Бартон начал объяснять, а Таргофф очень внимательно слушал. В конце разговора он кивнул Бартону и произнес: – Это напоминает мой собственный план. 16 На следующий день, вскоре после завтрака, несколько стражников пришли за Бартоном и Фригейтом. Таргофф сурово посмотрел на Бартона, догадавшегося, о чем подумал рыжий еврей. Но делать было нечего, кроме как шагать во «дворец». Геринг сидел в большом деревянном кресле и курил трубку. Он велел им сесть и предложил сигары и вино. – Время от времени, – сказал немец, – я люблю расслабиться и поговорить с кем нибудь помимо моих преданных коллег, которые, честно говоря, не слишком смышлены. Особенно мне нравится беседовать с теми, кто жил после моей смерти, и с людьми, бывшими на Земле знаменитостями. Пока что последних у меня совсем мало, впрочем, первых тоже. – Многие ваши пленники израильтяне жили после вас, – вставил Фригейт. – Ох, уж эти евреи! – Геринг грациозно покачал трубкой. – С ними не оберешься хлопот. Они знают меня слишком хорошо. Когда я начинаю с ними беседовать, они сразу замыкаются. Кроме того, слишком многие желают моей смерти. Поэтому я не чувствую себя свободно среди них. Не то, чтобы я что то имел против них. Мне они не очень нравятся, но у меня было все же довольно много друзей евреев… Бартон покраснел. Геринг, пососав трубку, продолжил: – Фюрер был великим человеком, но, к несчастью, у него было несколько заскоков. Один из них – его отношение к евреям. Что же касается меня, то мне было все равно. Но в Германии тех лет настроения были антисемитскими, а если хочешь добиться чего либо в жизни, нужно идти в ногу со временем. Но хватит об этом. Даже здесь эти жиды стоят у меня как кость в горле. Он болтал еще некоторое время. Затем задал Фригейту ряд вопросов, касающихся судеб современников и истории послевоенной Германии. – Если бы вы, американцы, имели хоть немного политического чутья, вы должны были бы сразу после нашей капитуляции объявить войну России. Если бы мы сражались против нее вместе, то несомненно одолели бы. Фригейт ничего не ответил. Тогда Геринг рассказал несколько «смешных», то есть крайне непристойных анекдотов. Он попросил Бартона рассказать о том, что с ним произошло перед тем, как он был воскрешен в долине. Бартон удивился. Откуда Герингу об этом известно: от Казза или от какого нибудь доносчика из рабов? Он до мельчайших подробностей рассказал обо всем, что случилось от момента, когда он открыл глаза и обнаружил, что находится среди как бы плавающих в пространстве тел, и до момента, когда человек из летательного аппарата направил на него металлическую трубку. – У пришельца, Моната, есть гипотеза, согласно которой некоторые существа, назовем их «Кем то» или «Икс», вели наблюдения за человечеством с тех пор, как люди перестали быть обезьянами. На протяжении, по меньшей мере, двух миллионов лет. Эти сверхсущества каким то образом кодировали и записывали каждую клетку тела каждого человека, который когда либо существовал. |
