– Это нелегко, Дана. Если наши предположения верны, Мейерс будет держать ее под замком и строгим контролем. А потом, даже если нам удастся убедить ее, что Мейерс убил твоего брата, нет оснований считать, что она захочет впутываться в это дело, в особенности теперь, когда Джеймса нет в живых.

Дана зябко поежилась, обхватив себя руками.

– Значит, надо изобрести какой‑то другой путь.

– Если путь будет косвенно касаться его жены, это может быть опасно, Дана.

– Знаю, – сказала она. – Спасибо. – Они постояли в неловком молчании. Затем Дана повернулась и пошла вперед, к дому.

Когда Дана закрыла за собой дверь в крытую ковром гостиную, ее мать шагнула к ней. На синей кожаной кушетке сидела и пила чай женщина‑полицейский. Перед ней на столике орехового дерева стоял серебряный поднос с датскими сдобными печеньями и чайник.

– Господи, Дана, – проговорила мать. Она еще не видела Дану в ее теперешнем состоянии. Сначала катастрофа с автомобилем, потом эта история с Питером Бутером. – Ты ранена? Что с тобой?

– Все в порядке, мама. Выгляжу я хуже, чем чувствую себя. – Дана обвела глазами комнату. – Что Молли, уже в постели?

Мать кивнула:

– Только что уснула. Что происходит, Дана? Почему здесь полиция?

– Присядем, мама. Прости, что я не приехала раньше, чтобы объяснить тебе все.

– Это как‑то связано с твоим братом, да? С его смертью?

Дана глубоко вздохнула:

– Думаю, что да, мама.

Мать поднесла руку ко рту – жест, который, как по опыту знала Дана, предшествовал слезам. Она подошла к матери, взяла ее руки в свои.

– Все уладится, мама. Я займусь этим сама. Прости, что напугала тебя и что не нашла времени все тебе объяснить. Я не могла сделать это по телефону, но могу сделать это сейчас. Нам надо поговорить, мама… о многом поговорить.

Они стояли смущенные, потому что тон, каким это было сказано, предвещал разговор нелегкий и не только касающийся гибели Джеймса. Обе женщины знали, что разговор этот давно назрел. А молчание образовало между ними брешь, отдалявшую их друг от друга, и брешь эта все расширялась. Настало время ее уничтожить, заполнить. В семействе Хиллов существовали предметы необсуждаемые, их игнорировали, тщательно скрывали, вышучивали – во всяком случае, не говорили о них вслух.

– Можем мы сесть и поговорить?

Женщина‑полицейский встала и вышла из гостиной.

– Мне надо позвонить. Можно воспользоваться телефоном в кухне?

– Там настенный аппарат, – сказала Кейти Хилл, двинувшись было в кухню.

– Я найду.

Кейти Хилл опять повернулась к Дане и, замявшись на секунду, прошла через гостиную к пристроенной к ней застекленной веранде. Обставленная белой плетеной мебелью веранда утопала в зелени – азалиях, тюльпанах и папоротниках в горшках. В центре комнаты сидел в клетке на своей перекладине Кикер – бело‑розовый попугай‑какаду. Когда они вошли, птица издала недовольный пронзительный крик. Кейти Хилл взяла пакетик с семенами подсолнуха и фисташками и насыпала корм в стоявшее в клетке пластмассовое корытце, чтобы успокоить попугая. Тот слетел с перекладины на край корытца и принялся щелкать семечки, разбрасывая шелуху через прутья вокруг клетки и осыпая ею паркетный пол.

Мать села в плетеное кресло. На столике под конусом света настольной лампы лежало вышивание. Игла была воткнута в материю под углом 45 градусов. Рядом, поверх любовного романа, лежали очки. Дана тяжело опустилась на подушки кресла.