Между тем каталонцы, арагонцы и наваррцы разбили центр армии мавров, как борзая ломает хребет зайцу, сжимая его своими челюстями.

О, этот день славы и скорби! Пою славу тому, как арагонские и каталонские рыцари и их король дон Педро разгромили центр армии альмохадов и даже захватили шатер самого главнокомандующего Мирамолина.

Пою славу тому, как дон Педро показал, что он первый и лучший рыцарь среди всех христиан, а его рыцари — вторые, но лишь после первого. О, как бились славные рыцари! И как сражались простые солдаты!

Прекрасная победа и величайшая боль, ведь многие были ранены и погибли, как герои, в этой битве!

И он перечислил наиболее известные имена погибших, а затем, как мертвую, уронил свою правую руку, игравшую на лютне. Казалось, он обессилен. Всхлипывания и плач, кое-как сдерживаемые в толпе, прекрасно были слышны в тишине. Хуггонет обвел взглядом полукруг своих слушателей и продолжал:

— О, доблестные пехотинцы! О, благородные рыцари! Не колеблясь ни минуты, готовы вы были страдать и умереть за христианство. Слава вам и тем, кто выжил!

Хуггонет постепенно понижал голос.

— Слава тем, кто заставил Мирамолина бежать с поля боя. Он до сих пор бежит с того дня и не остановится, пока не достигнет Гибралтара и не скроется в Африке!

Слава христианам, погибшим, как герои! Они сейчас с ангелами справа от Господа нашего!

Честь и слава вам, слушатели мои, бившиеся там! Да будете вы всегда примером героизма и да останетесь в песнях и сказаниях трубадуров!

Прошептав последние слова и с силой ударив в последний раз по струнам, Хуггонет замолчал.

Несколько мгновений публика безмолвствовала, ожидая, что он продолжит. Затем разразилась аплодисментами и похвалами Хуггонету. Слушателям хотелось еще песен.

Певец дождался, пока стихнут овации, дал две пробные ноты и в тишине начал новую песню. Он снова поклонился Хайме, прося разрешения, и тот махнул рукой.

Зазвучала лютня, и началась песня:

— Пока король дон Педро своей кровью и кровью своих подданных защищает земли и души для христианской Церкви, его предательски обворовывают.

Повисла тишина, еще более глубокая, чем раньше. Толпа не издавала ни звука, была неподвижна. Хайме почувствовал, как привычная тоска сжимает его сердце.

— Под предлогом войны с катарами французы вошли через заднюю дверь в дом дона Педро и обокрали его, а Папа был тем, кто открыл ту дверь, в то время когда его собственный вассал, дон Педро Католик, возглавлял крестовый поход против мавров.

Какая подлость, когда те, кто зовет себя католиками, обворовывают своего короля, который их защищает!

Какое предательство, когда сеньор нарушает обещание защищать своего вассала!

Как жестоки французы, убивающие детей и женщин!

Спросите в церкви Святой Магдалины в Безье, как подлый легат Иннокентия II, Арно Амарлик, аббат Систер, запятнал распятие главного алтаря, святые стены и пол невинной кровью! Даже покоя Господа нашего не уважают те, кто зовет себя его помазанниками!

О, Господи! В тот день в церкви убили восемь тысяч добрых христиан, и двадцать тысяч горожан, не спросив даже, католики они или катары: мужчин, женщин, детей и стариков.

Ты, Рим, и твой орден Систера, да будьте вы прокляты во все века!

А благородный виконт Безье и Каркассона, Раймон Роже Транкавальский, самый изящный и статный из вассалов короля Педро! Его тоже подло убили, когда он попытался вступить в переговоры с французами и спасти невинных людей. Храбрый виконт! Твой сеньор, король Педро отомстит за тебя!

Грабят короля, убивают его подданных. О, моя земля, что станет с тобой!

Хуггонет снова уронил правую руку и замолчал с обессиленным видом, опустив голову на грудь.