Он снова валялся на своем топчане, покуривая сигарету и выключив свет. Идти в дозор было еще рано. Поселок отходил ко сну медленно и неохотно, где-то опять играла музыка, по улице то и дело проезжали автомобили и проходили шумные компании подвыпивших подростков. Их пробудившиеся от зимней спячки мотоциклы и мопеды приветствовали наступившую весну пулеметными очередями выхлопов, и сидевшие на задних сиденьях девицы истошно визжали, когда стальные кони, на бешеной скорости обогнув угол больничной ограды, как в омут, ныряли в лощину, круто спускавшуюся к Крапивке, на берегу которой уже загорелись первые костры приближающегося лета. Был субботний вечер, в клубе только что закончились танцы, и народное гулянье обещало затянуться допоздна.

Глеб лежал, глядя в потолок, по которому то и дело пробегали летящие пятна света мотоциклетных фар, курил и терпеливо ждал, пока округа угомонится. Он обнаружил, что отлично умеет ждать, еще во время своего первого ночного бдения. Время было умелым врагом, крепким и стойким, но Слепому, оказывается, была известна масса способов, с помощью которых этого врага можно убить, сохраняя при этом полную неподвижность и сосредоточенность на происходящем вокруг. Теперь ко всем этим способам прибавился еще один: Глеб развлекался, строя предположения относительно своего прошлого. То, что он постепенно узнавал о себе, носило налет интригующей таинственности,., или это все-таки была ложная память? Ему, например, казалось, что он может с закрытыми глазами разобрать и снова собрать любое стрелковое оружие, но он не был уверен в том, что это соответствует действительности.

В своей второй жизни он ни разу не видел оружия, более сложного, чем кухонный нож, и проверить себя ему было просто не на чем.

Постепенно доносившиеся снаружи звуки стали слабеть и затихать. Первым замолчал магнитофон, два часа подряд с тупым упорством гонявший на автореверсе кассету Анжелики Варум. Вслед за ним перестала бренчать расстроенная гитара, на которой какой-то доморощенный менестрель наигрывал простые до одури мотивы, подпевая хрипловатым юношеским голосом. Эти песни были бы даже интересны, будь у певца слух.

Потом мимо больницы по одному и пачками протрещали возвращавшиеся от реки мотоциклы, удалое гиканье моторизованных кентавров и притворный девичий визг, слабея, исчезли вдали, и наступила тишина. Глеб продолжал лежать неподвижно, как камень. Было еще рано, угомонились наверняка не все.

В самом деле, минут через двадцать с улицы донеслись неуверенные шаркающие шаги, и совершенно пьяный голос, икая и глотая звуки, пропел, казалось, под самым окном: «Забытую песню несет ветерок, задумчиво в травах звеня…» «Господи, – подумал Глеб, – когда же это было? Начало восьмидесятых, кажется… Надо же, жива песенка…»

Перед его внутренним взором вдруг встала странная, словно с другой планеты, картина: раскаленные скалы, белесое, пышущее нестерпимым жаром небо, пыльная каменистая дорога и на ней неровная, растянутая колонна навьюченных, одетых в выгоревшее добела хабэ и белые от пыли кирзачи, измученных, усталых и потных людей… Жара, пыль, грязь, смерть, пересохшая глотка, горячий автомат, горячая вода в алюминиевой фляге, совсем мало воды, пить нельзя, можно только смотреть и слушать, как она булькает внутри, чьи-то сухие, потрескавшиеся губы выплевывают в этот белый жар хриплое: «Запевай!», и долговязый парень, который несет на плече ручной пулемет, держа его, как палку, за ствол, так же хрипло заводит, отбивая ритм прицепленной к поясу каской по бляхе ремня, вот это самое: «Забытую песню несет ветерок…». Очень уж это было в ту пору популярно.

И недобитая рота подхватывает, нестройно и хрипло, а потом из-за полуразрушенного дувала, из придорожной «зеленки», из-за камней и деревьев и, кажется, чуть ли не из-под земли, начинают истерично строчить автоматы, и становится не до песен…

«Это еще что такое, – подумал он с интересом.