Докурив сигарету до конца, он встал, с неудовольствием услышав, как хрустнули колени. Старею, что ли, рассеянно подумал он, рывком распахивая дверь и готовясь прыгнуть в сторону, едва заслышав характерный щелчок детонатора. Почему-то он был уверен, что сможет услышать и опознать этот звук и успеет отпрыгнуть. Никакого взрыва, конечно же, не было. Как и следовало ожидать, заметил он про себя.

Он шагнул в комнату и остановился у дверей, внимательно и настороженно обводя взглядом убогую, знакомую во всех деталях обстановку. Он знал здесь каждую трещинку в штукатурке, каждую шляпку гвоздя, каждую щель в полу…

В тумбочке все было как раньше: ничего не пропало, ничего не прибавилось. Он заглянул под подушку, приподнял матрас, проверил карманы висевшей на стене телогрейки – ничего. Похоже было на то, что его действительно просто-напросто увели подальше от котельной, и он просмотрел что-то интересное.

Он сел на табурет и напоследок, просто для порядка, еще раз обвел взглядом комнату. Вот на полу возле топчана пятнышко пепла, он сам стряхнул его сюда вчера вечером. Пепел растоптан, но это скорее всего тоже его работа, а если даже и не его, то это уже не проверишь.

Мохнатый комок пыли, зацепившийся за ножку топчана… Позвольте, граждане, а это откуда? Вот этого-то как раз раньше здесь и не было. Я ведь самолично подмел и вымыл пол вчера утром: надоело жить в грязи по уши. Если уж я мою пол, то отвечаю за качество…

Он взялся за край топчана и отодвинул его в сторону.

Пол под топчаном, хотя и нуждался в покраске, был девственно чист и, на первый взгляд, не имел никаких повреждений. Не удовлетворившись первым впечатлением, Глеб опустился на корточки и внимательно исследовал бугристые от облупившейся, сходившей слоями краски доски. Доски были целы и держались мертво, к ним явно никто не прикасался.

Глеб задвинул топчан на место и ненадолго задумался.

Пыль… Где могло остаться столько пыли?

Ну конечно же, вспомнил он. Ведь я не двигал тумбочку, честно говоря, просто поленился. И похоже, это сослужило мне хорошую службу.

Он взялся обеими руками за крышку тяжелой от многолетних напластований масляной краски тумбочки и, легко приподняв, отставил тумбочку на середину комнаты. Под ней открылся квадрат пыльного, замусоренного пола, и в этой пыли без труда усматривались темные отпечатки пальцев и целых ладоней. На ширину двух досок тянулись два свежих поперечных пропила, образуя что-то наподобие небольшого люка.

Глеб взял с подоконника вилку, вогнал черенок в пропил и, действуя им, как рычагом, вынул сначала одну доску, а потом и вторую. В открывшемся углублении, уютно устроившись между бревнами лаг, среди свежих опилок и старого серого мусора лежал на земляном полу объемистый полиэтиленовый пакет.

Его подняли раньше привычного времени, и теперь ему не нравилось все – и Колышев, и то, что тот собирался сделать, и более всего то, что из-за этой ерунды ему, Александру Волкову, пришлось нарушить привычный распорядок дня и, кроме того, ночью обходиться вместо трех женщин двумя… Как будто нельзя было придумать что-нибудь другое.

Как будто мало на свете баб! Впрочем, он прекрасно понимал, что лучше Машки с этим делом не справился бы никто: при своей вполне заурядной внешности она умела так завести мужика, что тот забывал про все на свете.