– Укхереб просит прощения за требование присутствия. То, что мы хотим показать, не доставишь на амбесид быстро и легко.

Акотолп ввела их в сумрачную каморку, затем через другую дверь в темное помещение. Когда дверь за ними закрыли, стало заметным красное свечение насекомых в небольшой клетке. Укхереб держала в руках какой-то белый лист с темными пятнами.

– Если сейчас вынести этот лист на свет, изображение исчезнет. Но я хотела бы, чтобы эйстаа непременно увидела его.

– Объяснений мне, смысл не ясен.

– Изображение получено с воздуха. Вот деревья вокруг поляны. А вот сооружения из шкур животных, используемые убийцами-устузоу для укрытия. Вот трое устузоу, а вот еще двое.

– Вижу! Какие уроды! Они принадлежат к тому же виду, что и погибший в городе устузоу?

– К тому самому. Видишь – на головах светлый мех, животы обернуты в шкуры.

– Где это?

– К северу от города. Не близко. На небольшом острове у берега. Скоро я покажу тебе другие изображения, обработка продвигается. На одном из снимков, по-моему, виден хесотсан.

– Один из наших, – раздраженно откликнулась Ланефенуу. – С этим надо кончать. Дважды они приходили, убивали иилане', уносили хесотсаны. Третьего раза быть не должно.

На острове жить приятно, слов нет, но он стал похож на долину саску. Саммады жили на одном месте и как будто не собирались никуда уходить. В прошлом остались охота зимняя и летняя, ягоды и грибы осени, весенние свежие побеги и корешки. Все было забыто. За дичью не нужно было далеко ходить, плодов было достаточно круглый год – съесть все, что висело на деревьях, было немыслимо. Но привычный годичный цикл будоражил кровь тану, и все они успели истомиться на одном месте. И теперь четверо ушли на север.

Ханат и Моргил то убегали вперед на разведку, то отставали, выслеживая дичь, а потом догоняли попутчиков. Для Керрика и Армун новая дорога стала сплошным удовольствием. Они были вместе – этого было довольно. Они не жалели, что дети остались на острове – среди саммадов они были в большей безопасности.

Если Керрик и сожалел о чем-то, так только о коротком прощании с Надаске'. Керрик все тянул, откладывал, дни бежали, было полно дел. Но вот пришло время уходить. Он мог просто уйти – Армун только обрадовалась бы, но Керрик понял, что так поступить не может. Арнхвита не было: он где-то носился с мальчишками. Все было готово. Кроме каменных ножей уложили копченое мясо и эккотац. Взяли даже ткань из харадиса – так хотела Армун. Можно было уходить. И когда Керрик понял это, он просто повернулся и направился к берегу. Не отвечая на крики за спиной, он делал так, как решил...

– Ты уходишь? – спросил Надаске' с жестом мгновенной смерти. – Тогда прощай навсегда. Едва ты исчезнешь в лесу, острый каменный зуб найдет сердце Надаске'.

– Я вернусь, скоро вернусь. Мы идем меняться вещами на север. Вот и все.

– Вот именно – все. Наше эфенбуру становится все меньше. Нет Имехеи. Я оглядываюсь вокруг и не вижу мягкого-мокрого. И он не придет ко мне, если тебя не будет. Одиночество, только одиночество ждет меня здесь.

– Но ты жив, ты не умер на пляже.

Надаске' не рассердился. Обернувшись в сторону пустынного океана, он показал на прибрежный песок.

– Вот пляжи одиночества. Быть может, лучше мне было уйти на смертные пляжи ханане.

Керрику нечего было ответить. Друг его был в отчаянии. Они молча посидели. Наконец Керрик поднялся.

Надаске' посмотрел на него одним глазом, но ничего не сказал. И Керрик просто ушел, оставив на берегу одинокую фигурку, вглядывающуюся в морскую даль...

Но все это осталось позади, забылось за радостями дороги.