- Да нет, - сказал Юрий и сел на тахту рядом с женой, обнимая ее за плечи.

- Есть  одно  объяснение,  но  ты,  Дима,  его  не  поймешь,  наверное.  Ты  же

неверующий, а им объяснения нужны такие, которые в научной плоскости лежат.

     - Да уж какая тут наука,  - проворчал Кононыкин. - Не войну ведь, Страшный

Суд объявили!

     - Бог  установил закон нравственности,  -  сказал Лукин.  -  Ну,  там,  не

возгордись,  не сотвори себе кумира,  не убий... Одним словом, нормы поведения,

ведущие к совершенствованию добрых начал.  И дал людям развиваться. Но для того

чтобы идти к добру, надо было уверовать в его обязательность и необходимость. А

мы не уверовали.  Это не суд, Дима. Это проверка людей на зрелость. Сказано же,

что по делам и плодам его человека узнать можно. Это своего рода экзамен, Дима.

     - Точно,  -  сказал  Кононыкин,  садясь на  стол  верхом.  -  А  нам,  как

студентам, времени на подготовку не хватило. Надо было за Библией сидеть, а мы,

дураки, пивком пробавлялись да девочек по кафе водили.

     - Видишь, - мягко сказал Лукин. - Я же говорил, что ты не поймешь.

     - А ты объясни тупому,  -  рассердился Кононыкин.  - Ну, не уверовали, ну,

дураки, что ж нас за это - с лица Земли стирать?

     - Я,  наверное, неправильно выразился, - сказал Лу-кин. - Экзаменом это не

назовешь,  ты прав. Бог не профессор, у которого можно получить проходной балл.

Мы  все  просто  яйца,  но  нельзя  быть  яйцом  вечно.  Мы  должны вылупиться,

превратившись в  невероятную птицу,  либо протухнуть.  Пришло время,  и  дурное

будет отброшено им,

     а истинное приближено.

     - Как у Стругацких,  -  усмехнулся Кононыкин. - Есть у тебя нужный зубец -

пойдешь в людены, нет - прозябай на Земле в простых и бескрылых людишках.

     - Нет, ты никак не поймешь. - Лукин подошел к окну. - А скорее всего это я

не могу объяснить так, как нужно.

     Форточка была открыта,  и  слышно было,  как отъезжают от  цыганского дома

машины. Что-то кричал Челеб, но понять из-за шума машин его было трудно.

     - Впрочем, все это не важно, - сказал хозяин дома. - Давайте чай пить. Все

наши рассуждения уже ни к чему, мы не в силах чего-то исправить.

     - Юра, а тебе не страшно? - спросил Кононыкин.

     - Нет, - спокойно сказал Лукин.

     В  спокойствии его отсутствовал наигрыш,  и  Кононыкин поверил.  А как ему

было не поверить,  если он и сам не испытывал страха. Волнение - да, тревога не

отпускала его,  словно  завтра  предстоял прыжок с  парашютом.  Пусть  ты  даже

вызубрил теорию,  все  равно душа живет беспокойно -  где  набраться решимости,

чтобы броситься в  бездну,  еще не  зная совершенно,  каким будет приземление и

состоится ли оно вообще?

     В  молчании они пили горячий и ароматный чай,  когда под окном послышались

торопливые шаги,  и  в  дом  без  стука влетел Степанов.  Рубашка на  нем  была

расстегнута до пупа, открывая голубую майку. Лицо у Степанова было

     растерянным.