|
Блеск был таким ярким, что у нее защипало в глазах и она вскрикнула от боли. Прошло несколько мгновений, прежде чем ее зрение приспособилось к новой ситуации, – времени на это понадобилось несколько больше обычного, потому что на этот раз ей было страшно посмотреть. Посмотреть и увидеть.
И тогда… И тогда… Ее отец куда‑то исчез. Нет, не так! На том месте, где он только что находился, появилось нечто иное – голодное четвероногое с перепончатыми лапами и черными, как сама ночь, ненавидящими глазами. Когда чудовище заскребло когтями по полу, девочка услышала стоны – человеческие стоны, как будто воскресли все люди, которых погубила эта тварь, – воскресли лишь затем, чтобы умереть заново, причем в чудовищных мучениях. Она поднесла руки к ушам, заткнула их как можно плотнее, лишь бы не слышать эти жуткие стенания. И еще ей стал слышен настоящий голос этой твари, а вовсе не голос ее отца, он вообще не был больше человеческим, – но девочка постаралась заглушить его, заглушить собственным изумлением, она просто‑напросто отказалась его слушать. Сквозь слезы она видела, как кровь капает у чудовища с губ, увидела и кое‑что иное: красные мокрые тряпки, в которые оно куталось. Радужное Сияние обернулось огненным вихрем, ослепительным ураганом, обступив девочку со всех сторон, – и она узнала эти обагренные кровью лохмотья. То был плащ ее отца. Плащ отца! Эта тварь сожрала ее родного отца! И вдруг все это сломало ее – Сияние, вызванные им видения и порожденный видениями страх, – и она мягко осела на пол, и тошнота поднялась из глубин ее живота, подобно магме, извергающейся из недр вулкана. Девочку начало отчаянно и безнадежно рвать, все ее тело билось в судорогах ужаса – не способное ни уползти, ни затихнуть, раздавленное ощущением невыразимой утраты – утраты настолько абсолютной, что ей самой оставалась непонятна ее природа. И тут послышались торопливые шаги. Нянюшка. Сильные руки обхватили ее сзади за плечи и заставили сесть. Сильные руки открыли ей рот, прочистили чем‑то горло и вернули возможность дышать. Еще чуть‑чуть задыхаясь, девочка закрыла глаза. «Убери ее, – взмолилась она. – Убери эту гадину». Ее тело содрогнулось еще раз, но уже не так сильно. Недавний страх и недавняя ярость уходили. Теплая рука гладила ее по голове. Горячие слезы катились у нее по щекам. – В чем дело, Мира? Существо, сожравшее ее отца, обратилось к ней. «Это не мое имя», – захотелось ей простонать в ответ. Почему эта тварь называет Йенсени именем ее матери? Тут чудовище приблизилось на шаг, и девочка задрожала. Обнимавшие ее руки нянюшки удерживали свою подопечную, казалось, еще крепче. – Дайте ей успокоиться, протектор, – заговорила нянюшка. Йенсени радостно окунулась в знакомый запах, в привычное тепло и в обычную надежность объятий. Зарылась в мягкие руки. – Дайте ей перевести дух. – В чем дело? – повторило чудовище. И хотя голос его вновь звучал точь‑в‑точь как отцовский, Йенсени было больше не одурачить. Неужели нянюшка не замечает подмены? Неужели не чувствует кровавого дыхания этой гадины? – Что с ней случилось? – Да просто нашло что‑то, – спокойно ответила нянюшка. – С ней же такое бывает. Время от времени. Да вы и сами знаете. – Мягким платком она вытерла слезы из глаз девочки, очистила ее подбородок от остатков рвоты. – С ней все в порядке, – прошептала старуха. – Все прошло. Только дыши глубже. И медленней. Йенсени попробовала так и поступить – и тут же задохнулась. Попробовала еще раз – теперь уже с большим успехом. – Такое находит на нее, – повторила нянюшка. Прозвучало это как заклинание, призванное и способное утешить. |
