– Могу я задать один вопрос? – вдруг спросила Хессет. Выговаривая слова как‑то пугливо, словно сама эта просьба могла обидеть его.

– Разумеется. – Он повернулся к ней, одной рукой держась за поручни. Удивленный, но вовсе не раздосадованный неожиданной просьбой. Она и вообще редко разговаривала с людьми, а еще реже обращалась к кому‑нибудь за любого рода помощью; врожденная враждебность к людям все еще жила в ее крови. – Конечно, Хессет. Спрашивай о чем угодно!

– Мне интересно… – И вновь она замешкалась, словно будучи не в силах подыскать надлежащие слова. – Не знаю, как это выразить…

– Чем проще, тем лучше.

Она задумалась. Затем неторопливо кивнула.

– Что ж, ладно. Объясни мне вот что. Вашу Церковь. Вашу веру. Ты говоришь о ней так, как будто это настоящая религия, но это же не совсем верно, не правда ли? Я изучала человеческие религии – и думаю, что понимаю их, – но ваша от них отличается. Когда вы с Таррантом сошлись… Иногда это больше походило на сражение, чем на веру. Я никогда не видела ничего похожего. Так в чем же дело?

– Сначала расскажи мне, как Понимаешь другие религии, а потом уж я постараюсь ответить на первый вопрос.

Ее глаза, черные даже во тьме, сузились; какое‑то время она размышляла.

– Люди привыкли верить, будто они являются центром вселенной. Некоторые религии говорят об этом в открытую. Вам необходимо управлять собственной судьбой, некоторые религии прямо заявляют об этом, по меньшей мере теоретически. Вам нужно добиться от мира неких вполне определенных вещей и поэтому вы изобрели богов, которые должны доставить вам эти вещи. Вы боитесь смерти – и боги поэтому должны заботиться о вашей жизни после смерти. Ну и так далее.

– А что, ракхи не испытывают подобных потребностей?

– Ракхи это ракхи, – невозмутимо ответила красти. – Мы очень отличаемся от вас. Как мне это объяснить? Наша раса представляет собой лишь малую часть очень сложного мира, мы ощущаем свое истинное место в этом мире – и принимаем его. Мы рассматриваем эту планету как живой дышащий организм и считаем себя одной из его частей. Мы понимаем, что означают для нас рождение и смерть, и это понимание вполне нас устраивает. Как мне это объяснить? Многие из этих вещей вообще не имеют понятийного обозначения, потому что у нас никогда не возникало потребности описывать их. Мир существует. В нем есть ракхи. И этого для нас достаточно.

– Люди всю жизнь борются за то, чтобы смотреть на вещи подобным образом, – заметил Дэмьен. – И мало кому это удается.

– Это я понимаю. Когда я устаю ненавидеть людей из‑за их разрушительной агрессивности и не удивляюсь их глупости, я их иногда жалею. Именно об этом и говорят человеческие религии?

– Отчасти.

– А ваша?

– Тоже отчасти. – Он переступил с ноги на ногу, пристраиваясь поудобнее. – А как вы воспринимаете Фэа?

– Как часть всего. Как воздух, которым дышим. Как мне выделить себя из общего мира, чтобы ответить надлежащим образом?

– Я хочу сказать, как вы воспринимаете Фэа в ее воздействии на человека?

Губы ракханки скривились в презрительной усмешке.

– Ваш мозг находится в хаотически неупорядоченном состоянии. Поэтому в хаотически неупорядоченное состояние приходит и Фэа, когда эта сила взаимодействует с вами. Верно?

– Чертовски близко к истине, – пробормотал он. – Но послушай! Представим себе, что какое‑то племя ракхов живет в краю, где не хватает воды, где и самих ракхов, и их скакунов постоянно мучает жажда, где даже траве крайне необходим дождь, чтобы она не засохла… что происходит тогда?

Хессет пожала плечами:

– Понятно, идет дождь.