Пол вскочил: он уже не владел собой под влиянием этих речей, виденного и слышанного сегодня в суде, а также того процесса деморализации, который вот уже десять дней совершался в нем. Молнии вспыхивали в его мозгу и тут же гасли. Он налил себе полный стакан и залпом осушил его.

— Вот, — хриплым шепотом произнес Кэслз, — на случай, если вас остановят… возьмите.

Это был «Вебли», черный автоматический револьвер. Но Пол не удивился. Кэслз молчал. И Пол молчал тоже. Кэслз распахнул дверь. Пол вышел. Спускаясь по лестнице, он ощущал, как эта тяжелая штука в кармане ударяет его по бедру. На улице стояла непроглядная темень.

Оставшись один, Кэслз приложил руку к сердцу и на мгновение бессильно прислонился к дверному косяку. Рот его скривился, щеки ввалились, он с трудом втягивал в себя воздух. Затем он дрожащими пальцами скрутил папиросу, закурил, взглянул на часы. Поезд на север отходил через десять минут. Мешкать было бы глупо. Он надел пальто, еще раз жадно и торопливо затянулся папиросой. От мыслей, о которых знал только он один, усмешка тронула его губы, обнажив бледные десны. Он с размаху швырнул на пол окурок, растоптал его, круто повернулся и вышел.

Глава XXVII

В этот же самый вечер сэр Мэтью Спротт, выйдя из комнаты, где одеваются судьи, остановился в портале, раздумывая, как бы получше провести два свободных часа, остававшиеся у него до обеда. В Берроуз-холле шло состязание на бильярде. Смит против Девиса. Он давно уже пристрастился к этой игре и, как заядлый любитель, оборудовал у себя бильярдную; но сейчас матч, вероятно, был уже на исходе и идти туда не стоило. Он решил отправиться в свой клуб на Леонард-сквер.

Когда он шел по улицам, вечерняя заря еще догорала на западе, красноватый отблеск зловеще разлился по небу и окрасил в пунцовый цвет маленькое облачко, низко стоявшее на горизонте. Странным образом сэр Мэтью не в силах был отвести взор от этого облачка, нависшего над ним темным, кровавым предвестником беды. Сэр Мэтью вздрогнул. Все эти последние недели он чувствовал себя не в своей тарелке. Может быть, он переутомился, слишком рьяно занимаясь предстоящими выборами? Раньше он любил хвалиться, что у него «в теле нет ни одного нерва», а теперь его стали одолевать заботы, он часто тревожился по пустякам. Ну зачем, например, принимать так близко к сердцу сны, недавно напугавшие его жену?

Дрожь проняла Спротта, когда мысли его обратились к этой досадной истории. Ерунда и бессмыслица. Ну что можно усмотреть угрожающего в снах? Но в одном они почему-то сходятся. Все касаются его, и в каждом из них чудится нежданная, ни с чем несообразная беда: он выступал на суде — и позабыл заготовленное резюме; поднялся для обращения к суду — и скомкал свою речь: судья в весьма саркастическом тоне его одернул; а когда он выходил из зала — и это всего настойчивее преследовало его, — публика вскочила с мест, насмехаясь и на все лады понося его. Последний сон так расстроил его дорогую женушку, что она рассказала ему о своих вечных кошмарах.

Лицо Спротта было того же свинцово-серого цвета, что и небо над его головой, когда он, одинокий и хмурый, повернул на Леонард-сквер.