Киншоу сам не заметил, как оказался на коленях рядом с Филдингом, и у него чуть не лопнула грудь, так было жалко людей и корову. Стойло было совсем рядом. Корова качнулась, тяжело, как верблюд, повернула голову и стала облизывать теленка, чистить от слизи и крови. Теленок пофыркивал, сопел, старался открыть глазки.

Как хорошо, думал Киншоу, просто ужас, меня сейчас вырвет, нет, нельзя, мне не страшно, нисколечко, и как хорошо. Он взглянул на Филдинга. Тот сидел на корточках.

Он спокойно бросил:

– Телка. Ничего телка. Крупная.

Киншоу умирал от зависти к его спокойствию, к тому, как Филдинг смотрел на все, говорил, пожимал плечами. Сам он никогда не видывал родов, в жизни бы не догадался, как это бывает. Он сказал:

– А здорово им тянуть пришлось.

Филдинг встал.

– Еще бы. Иной раз без веревки не обойдешься. Но Герда молодцом. Ей телиться не впервой.

– А... – Киншоу сказал. – А...

Коровий язычище вылизывал, вычищал телке ушки.

– Ну, пошли индюшек смотреть.

Киншоу думал: ему-то что, он такое чуть не каждый день видит, он уже все забыл. Вот бы мне забыть.

Индюшки были крошечные, безобразные, лохматые и позасунуты в проволочные плоские корзины, составленные одна на одну.

– Ух ты, сколько их.

– У нас всегда столько.

– Ух ты.

– Поглядел бы, как мы их на рождество разделываем. У нас гильотина такая, ну, а я всегда ящик держу, куда головы летят.

У Киншоу защипало глаза. Он представил себе, как каждая птичка видит, что других ведут под нож. Ему захотелось открыть клетки, взять каждого птенчика, подержать в ладонях, захотелось их всех повыпускать. Филдинг увидел, какое у него лицо. Он остановился у поленницы.

– Не думай, они ничего не чувствуют. Это все мигом. Жестокости тут нету.

– Ясно.

– Хомячка моего показать?

Киншоу кивнул. Он онемел от напора открытий, ошалел от новых запахов, и звуков, и страшных истин. Но пусть Филдинг и дальше его ведет, пусть все ему сразу покажет. А потом уж, один, он будет думать про это и думать.

Они прошли через баню на кухню.

– Это Киншоу. Знаешь, из «Уорингса». Можно, он обедать с нами будет?

– Уж как захочет.

Филдинг подошел к подоконнику, поднял голубую клетку.

– Ой, гляди-ка, опять всю постель сбил.

Женщина была высокая, в брюках. Она сказала:

– Он постель стелет по-своему, а не по-твоему.

– Знаю. Только надоело мне это. Гляди-ка, Киншоу.

Киншоу все смотрел на его мать. Волосы у ней были совсем прямые. Она улыбнулась ему и тут же снова перевела глаза к ножу и картофелине. Он подумал: все правильно, все как надо.

– Хочешь поглядеть?

Он пока еще мялся в дверях. Теперь он неуверенно вошел в комнату. Филдинг поставил клетку на стол и открыл дверцу.

– Подержи его, хочешь?

На мягком тельце хомячка проступали косточки, когти впивались Киншоу в ладонь. Хомячок ему не то чтоб очень понравился.

– Ну, будешь с нами обедать?

– Я... наверно, буду. Надо у миссис Боуленд спроситься.

– А, я ее знаю. А мать твоя где?

– У Хупера в больнице. Он расшибся, со стены упал.

Филдинг пропустил это мимо ушей.

– Тогда сбегай сразу спросись. Или бери мой велосипед, так быстрей будет.