Борис поднял голову, встал, на прямых лапах подошел к Адаму, виляя опущенным хвостом, Адам легонько шлепнул его по голове, Борис поднял морду и посмотрел нам вслед, а мы вместе направились в комнату. Адам похудел. Он наклонился, отключил компьютер, смотал кабель, но на меня не смотрел, не видел, как я хорошо выгляжу только потому, что он должен был это заметить, должен был соскучиться по мне, должен был все вспомнить. Он разъединял провода, а из меня уходили жизнь и радость, что я наконец его вижу. Я ушла в кухню за документами и ключами от машины. Одежда, которую он достал из шкафа, лежала на кровати, Адам носил ее в машину, ему пришлось несколько раз возвращаться.

— Еще дрель, — тихо сказал он.

Я открыла шкаф и вытащила из-под своих кофточек дрель, положила на кровать, пусть уж он ничего не забудет это, собственно говоря, все, все его имущество. Обернулся за четыре ходки, загрузил одну машину, и ни следа не осталось от мужчины моей жизни.

И казалось, он совсем не настроен был со мной говорить.

Адам взял монитор, я услужливо придержала дверь, а сердце у меня так обливалось кровью, что стал красным пол, я это отчетливо видела, но он этого не замечал. Я стояла в дверном проеме, и слова застревали у меня в горле.

Что ты делаешь, Адасик Голубой? Почему ты меня разлюбил?

— Ну, держись! — попрощался Адам. — Я должен бежать. Он взял дрель, положил ее на компьютер, монитор уже был в машине, огляделся кругом, не забыл ли чего, на меня даже не взглянул.

«Ты меня забыл!» — хотела я крикнуть, но, конечно, не сделала этого.

— До свидания, — сказала я, глядя, как он прошел к воротам, открыл их, сел в машину. Я заперла ворота, пошла на кухню и что есть мочи стиснула зубами руку.

Вечером пришла Уля.

— Я видела Адама, — сказала она, выжидая, как отреагирую я.

— Я тоже, — ответила я, и у меня даже не было желания предложить ей чай.

— Ты поговорила с ним? — спросила подруга.

«Я хочу быть одна! — крикнула я. — Хочу быть одна, я всегда одна, у меня ничего не получается, в моей жизни нет ничего постоянного, я не хочу сейчас с тобой говорить, потому что начну рыдать от отчаяния, а ты будешь мне говорить, как замечательно прожить всю жизнь с одним мужчиной и какой замечательный Эксик, а я не желаю это слушать! У тебя своя жизнь, у меня — своя!»

Я открыла глаза и увидела приветливое Улино лицо.

— Я хочу побыть одна, — прошептала я. — Прости, Улька, у меня сейчас нет сил с кем бы то ни было говорить, даже с тобой. Мне надо, — и я почувствовала, что у меня срывается голос, — мне надо подумать, что делать, как жить… Я должна… понять… почему…

Уля не ушла, а, наоборот, встала и пошла в кухню, поставила греть воду.

— Я сделаю тебе чай, — успокоила она меня. — Не переживай, теперь все образуется…

— Образуется? — Печаль так внезапно сменилась удивлением, что я сама была поражена. — Что должно образоваться? Я уже на другом этапе, чем была… а теперь… теперь мне придется научиться жить без него и… — И больше я ничего не могла сказать, потому что невозможно объяснить Уле, что значит потерять кого-то, кого любил всем сердцем, кому полностью доверял. Нельзя требовать от Ули, чтобы она ощущала то, что я чувствую. Она не поймет этого никогда. И поэтому мне необходимо побыть одной, — Уля, прошу тебя…

А Уля обернулась и совершенно напрасно повторила:

— Ютка, все образуется, вот увидишь. Тося уже счастлива, и ты тоже будешь, ты поймешь, что для тебя самое важное…

Уля ушла, я впустила котов в дом и достала из буфета тетино снотворное.