А как речет мудрость Альбиона, all's fish that comes to the net – что в сетях, то и рыбка. Наша рыбка, позволю заметить.

    Не успел я бросить куртку на стул, как мои сотрудники, вскочив, окружили меня. Паша Руднев ухмылялся, Дик с Ником, как положено дипломникам, подхихикивали аспиранту, и все трое выглядели так, будто удостоились самого вожделенного: Паша – кандидатской, а близнецы – магистерских степеней.

    – Да-а… – произнес мой аспирант, закатив глазки.

    – Да-а… – хором поддержали его приматики.

    – Хо-хо! – продолжил Паша.

    – Хой-мамай! – дружно откликнулись близнецы.

    Я оглядел их физиономии, исполненные ликующей загадочности.

    – Вообще-то утром надо здороваться, судари мои. И в этом случае от людей интеллигентных надеешься услышать не хой-мамай, а что-то другое – хау ду ю ду, гутен таг или хотя бы хайль. Лично я против хайля не возражаю, если за ним не поминать одиозных личностей.

    – Хайль шефу! – завопил Ник. – Пусть ему хоть это достанется, раз он не врубился в тему.

    – Уже врубился, – сказал я. – Главная новость у нас такая: коалиция Ковалев-Басалаев-Балабуха провалила Лажевича.

    Лица у них вытянулись. Мой тон сделался проникновенным, как у миссионера, мечтающего окрестить папуасов.

    – Грех радоваться чужой беде, юноши. А еще большийгрех радоваться напоказ. Так что помалкивайте в тряпочкуи помните, что сказано поэтом: как сам ты поступаешь с божьей тварью, того же жди себе и от людей.

    И вот тут они меня уели: переглянулись, усмехнулись, и Паша Руднев на правах лидера сказал:

    – Мы, Сергей Михайлович, не тому радуемся, что Юрика завалили, а единственно торжеству справедливости. Чтотакое, в конце концов, Лажевич? Длинные уши, а междуними болтается длинный-предлинный язык… А справедливость – нечто гораздо большее. Разве не так?

    Интересное выдалось утро! Второй раз меня приложили фейсом об тейбл!

    Зазвонил телефон, и я, скрывая смущение, потянулся к трубке.

    Это была Танечка: двадцать лет, рыжеватые кудряшки, милый вздернутый носик, соблазнительная фигурка плюс полная сексуальная раскрепощенность. Впрочем, на последнее обстоятельство мне жаловаться не приходилось.

    – Сергей Михайлович уже прибыл? – проворковала трубка.

    – Прибыл, – доложился я. – У телефона собственной персоной.

    – Ты, Сережа? – Голос в трубке сделался еще нежней. – Вил Абрамыч просит тебя зайти. В любое удобное время.

    Удобное время было как раз сейчас, и я, буркнув: «Шеф вызывает» – повернул к дверям, спустился этажом ниже, проследовал коридором и вошел в крохотную приемную. Танечка одарила меня лучезарной улыбкой. Характер у нее был по-современному легкий; она влюблялась и расставалась с мужчинами, по не держала на них зла.

    – Как он? – Я скосил глаза на дверь, что вела в берлогу Вил Абрамыча. Вопрос, в общем-то, лишний; Эбнер не относился к тем начальникам, что ставят подчиненных на ковер со спущенными штанами.

    Танечка состроила озабоченную гримаску.

    – Печален, Сережа.