Это – один вариант классификации. Но есть и другой – по составу преступления. Те, у кого голова на плечах – махинаторы и профессиональные мошенники – оказываются наверху. За ними следуют взломщики сейфов. В нижней же части этой системы – сексуальные преступники. Их не любит никто. В большом почете "честные грабители" – прежде всего за то, что они скромные, незаметные труженики.

Я оказался в положении, в котором при желании мог рассчитывать на уважение окружающих. Оно происходило из того факта, что я не только был долгосрочником, но и облапошил фараонов и не заложил своего таинственного сообщника. В тюрьме секретов нет, и подробности моего дела были известны всем. Поскольку я помалкивал насчет брильянтов и все знали, что Форбс давит на меня со страшной силой, скоро я стал своим в доску.

Но я держался в стороне от всяких компаний и знакомств и вел себя хорошо, потому что не хотел, чтобы мой статус особо опасного заключенного сохранялся дольше, чем нужно. Я собирался освободиться из тюрьмы, и мне надо было выйти из‑под неусыпного контроля, избавиться от слишком пристального внимания.

Меня назначили уборщиком в зале "Си", где я все время был на глазах у тюремной обслуги. Работай я в мастерских, им пришлось бы прикрепить специального надзирателя, чтобы эскортировать меня в одиночку. Но в связи с недостатком персонала, мое положение уборщика их вполне устраивало. Я тоже не возражал: драил полы, скреб столы и работал охотно. В общем, делал все, чтобы считаться хорошим мальчиком.

Бич тюремной жизни – гомосексуалисты. Один из них заинтересовался мной и стал преследовать так настойчиво, что отвадить его можно было, видимо, только применив силу, но не хотелось испортить свой тюремный послужной список. Меня спас Смитон, главный надзиратель на моем этаже. Он заметил, что происходит, и отшил от меня этого типа, за что я ему был весьма благодарен.

Смитон вмешался не потому, что хотел спасти меня от разврата, но просто ради собственного спокойствия. В принципе тюремщики смотрели на нас совершенно равнодушно, для них мы были частью работы. За долгие годы они выработали ряд эффективных мер. К примеру: прекращай бузу, как она началась; держи температуру сниженной; не давай бузе распространяться.

Итак, я держался одиночкой и старался ни во что не влезать. Это не значит, что я совсем не общался с заключенными, – такое поведение выглядело бы подозрительно и могло привлечь ко мне внимание тюремного психиатра. Так что в те моменты, когда это позволялось, я поигрывал с заключенными в карты и сильно усовершенствовался в шахматах.

Кроме преступников иногда общался и с другими лицами, например с неофициальными посетителями. Почему они считались неофициальными, непонятно – ведь все получали разрешение начальника тюрьмы. Это были в основном всякие доброхоты, благотворители, сторонники тюремной реформы – такая публика. Некоторые из них полагали, что лучший способ исправить преступника – это торжественно читать ему мораль, как будто капание на мозги религиозной жвачкой могло очистить заблудшую душу от греха.

К счастью, встречи с ними были не обязательны, и даже предоставлялось право в какой‑то степени выбирать. Так, я отказался от встреч с двумя проповедниками, пока не нашел подходящего. Он приходил ко мне просто поболтать о том о сем, не стараясь "перековать" меня. Он когда‑то жил в Южной Африке, так что у нас нашлось много общего. Разумеется, все наши разговоры происходили в присутствии надзирателя. Однажды я выдал фразу на "африканас", и посетитель ответил мне тем же. Надзиратель тут же вмешался и велел прекратить подобные разговоры.