– Так так, Торкильд, – произносит она, сложив руки на коленях, – тюремный соцработник пишет, что вы решили принять участие в программе по социализации бывших заключенных. Это очень хорошо, – она снова улыбается, особенно выделив слово «хорошо».

Я киваю:

– Да да, я уже посетил социальную службу, мне помогли найти жильё, выдали направления к психиатру и участковому, подсказали контакты нужных учреждений. Они – настоящая группа поддержки! Теперь мне есть с кем обсудить прошлое и с кем планировать будущее, чтобы наконец то покончить со своими криминальными наклонностями. Раз уж на то пошло, думаю, я на пути к полной реабилитации!

Ильяна не замечает иронии в моих словах и разворачивается к монитору:

– Вы закончили полицейскую академию, – говорит она, прокручивая вниз досье. – Сначала рядовой, затем сержант и, наконец, перешли в прокуратуру, где в итоге стали уполномоченным по надзору за деятельностью полиции…

Она в нерешительности проводит кончиком языка по передним зубам и снова обращает взгляд на меня, уже переменившись в лице.

Я играю на опережение:

– Именно так – полиция, следящая за полицией.

– Понятно. Ну что, тогда попробуем снова устроить вас туда? Как только вы придете в форму, разумеется.

– Лишен звания, – с улыбкой произношу я и вновь ощущаю болевые позывы в щеках и диафрагме. Кроме того, в горле жутко пересохло и стало трудно говорить.

– То есть как?..

Я открываю бутылку с водой и жадно пью в надежде, что от этого станет легче.

– По приговору суда мне запрещено работать в полиции.

– И сколько продлится этот запрет?

– До самой смерти, – отвечаю я, закручиваю пробку и ставлю бутылку на пол, рядом со стулом. По коже лица пробегает мелкая дрожь, и я чувствую, как скоро она перерастет в дикую пульсирующую боль, – и еще немного после нее.

– И чем вы, в таком случае, собираетесь заниматься?

– Вот я как раз и надеялся, что вы мне с этим поможете. – Снова поднимаю бутылку и сжимаю в руках. Головная боль, дурной запах, яркий свет, отсутствие кислорода в воздухе и необходимость сидеть и разговаривать с совершенно незнакомым госслужащим – всё это совершенно выводит меня из себя. Мне срочно нужно остаться одному, в какой нибудь комнате без отражающих поверхностей. И тем не менее я понимаю, что должен завершить начатое. Ульф утверждает, что другого пути нет.

Ильяна опять изучает письмо, а затем оборачивается к монитору.

– В письме сказано, что вы запрашиваете социальное пособие, пока проходите реабилитацию.

Я киваю:

– Пока не вполне ясно, насколько я работоспособен после случившегося «инцидента», – я рисую в воздухе кавычки. – Тем не менее мы вместе с моими тьюторами, тюремным соцработником, сотрудниками больницы, капелланом, лечащим врачом, психологом и моим другом психиатром решили, что я во что бы то ни стало постараюсь вернуться к трудовой жизни.

– Инцидент? Я не совсем поняла…

– А разве в письме не сказано? – я указываю пальцем на нужную строку. – «Гражданин Торкильд Аске произвел попытку повешения на трубе общественного душа после нескольких месяцев заключения». Скажу больше, это было в разгар рождественских каникул.

– Как же… – от неожиданности у нее дрожит голос, – и чем всё закончилось?..

– Труба не выдержала.

Ильяна смотрит на меня так, словно в любую секунду я могу на нее напасть, а то и покалечить себя самого, воспользовавшись, например, пластиковым бананом из миски на ее письменном столе.