— Согласен, — кивнул я.

— А зачем вам автобус? — спросила она.

— Хотел уехать в деревню.

— В деревню? Зачем?

— Работать, — ответил я, собираясь этим и ограничиться, но вдруг меня понесло.

Все, накопленное в душе годами, выплеснулось вдруг на эту бедную, умирающую девушку. Уже позже я понял, что так откровенно можно разговаривать только с человеком, не собирающимся задерживаться на этом свете. Я рассказал ей про все: и про свое одиночество, и про то, как оглушающе тихо и убийственно тоскливо в моей квартире, где годами не бывает людей. Пожаловался на друзей: они слишком редко ко мне заглядывают. Пожаловался на ту рыжую девчонку, которая испортила мне жизнь: видеть ее в своих снах, а потом бесконечно искать в других женщинах — еще то испытание. Пожаловался на работу: теоретики и философы обречены на затворничество. Они дичают, месяцами не видят людей, если, конечно, крепко работают. Поеду в деревню, там буду не один: там будут петь мне птицы… И там не будет Светланы, исчезнет соблазн ей позвонить…

Короче, когда мой крик души коснулся заветного: желания иметь сына, Лидия притянула меня к себе и прошептала:

— Вы романтик.

— Видимо, да.

— Как жалко, что я не мужчина.

Я опешил:

— Почему?

— У меня был бы шанс что-то оставить после себя, например маленького человечка.

— По той же самой причине всегда завидовал женщинам, — признался я. — Женщина независима, она сама может родить себе ребенка, ей плевать на мужчину. Мужчина этого не может. У него очень мало прав, здесь он целиком зависим от женщины.

— Многие не жалеют об этом, — заметила Лидия.

— Но я страдаю. Я хочу ребенка, но не уверен, хочу ли жену. Моей женой должна быть только та девчонка с коленками, другой я не вынесу. А ее нет. Поэтому хочу жить холостяком и растить ребенка. Любая женщина может себе это позволить…

— Роберт, ты чудный, чудный человек, — восхищенно прошептала Лидия, медленно расстегивая пуговицы на моей рубашке.

“Что она делает? — столбенея, подумал я. — И как мне себя вести? У нас почти двадцать лет разница…”

И тут меня словно током пронзило: “Черт, девушка умирает! Это же у нее в последний раз, так о чем же я, болван, думаю?”

Руки мои засновали по ее тонкому гибкому телу, отшвыривая в сторону то жилетик, то блузку, то маечку, то…

В ладонь упала ее тяжела грудь — горячая волна окатила мое тело. А руки засновали еще быстрей: как много на женщинах одежды… И все на каких-то крючках, кнопочках…

Это было сумасшествие, по-звериному страстное и головокружительное, сладкое, казалось, самое сладкое в моей жизни…

Впервые я занимался любовью с совсем незнакомой женщиной. И впервые мне было так хорошо. А может и не впервые, и то и другое: чего не бывает в юности? Разве все упомнишь?

Но дело не в том. Испытывая острое наслаждение и вслед за ним ощущение бесконечного счастья, я тут же почувствовал невыносимую душевную боль: она умрет!

Скоро! Совсем скоро!

Я могу жить, жениться, потрясать мир своими открытиями, рожать и воспитывать детей…

Черт возьми, я могу родить сына!

Кроме блажи мне ничто не мешает, а она умрет! Умрет из-за меня, из-за моей слабости, глупости…

О, как я себя ругал.

Еще одна беда на меня свалилась.

Сколько их предстоит пережить за этот день?

— А теперь и умереть не страшно.

Это было последней каплей. Я чмокнул ее в щеку, шепнул “скоро вернусь” и вылетел из спальни.