— Мама!

— Что тебе?

— Отдай ему деньги!

— Не говори глупостей. Пойдем. Не надо смотреть на него.

— Почему?

— Он прокаженный.

— А что это такое?

— Если ты не будешь меня слушать, у тебя тоже отвалятся пальцы.

— А почему у дедушки отвалились?

— Потому что этот дедушка плохой. Он сделал людям много зла. Так бывает со всеми плохими людьми.

Потом на велосипеде приехал полицейский, и нищий исчез.

Слова матери глубоко запали в душу Мицу и теперь отчетливо звучали в ее ушах.

«Но разве я кому-нибудь причинила зло? Может, я не делала людям добра, но и зла я никому не сделала».

Если делать зло — значит воровать и говорить неправду, как Мицу считала с детства, ее никто не мог упрекнуть в этих грехах. Она всегда слушала мать, слушала мачеху и, когда поняла, что мешает мачехе, уехала в Токио. Здесь она старательно работала, а если ее подружка ленилась, работала за двоих.

Тропинка кончилась, Мицу вышла к трамвайной линии.

Она с утра ничего не ела, но ей и не хотелось. Хотелось лечь, закрыться с головой одеялом, забыть обо всем.

«Сон — лучший лекарь, — говорила мать, — потому что во сне человек забывает о своем горе и неприятностях, словно умирает».

Спать…

Мимо Мицу прогрохотал трамвай. Прислонившись к перилам моста, Мицу провожала его глазами. Из окон трамвая выглядывали дети, возвращавшиеся из школы. По мокрому асфальту ехали грузовики, спешили люди.

Токио… Люди торопливо бежали, не глядя на Мицу, и никто, конечно, не подозревал, о чем думает сейчас эта девушка с мрачным бледным лицом, прислонившаяся к перилам моста.

«Прыгнуть — и конец всему».

Но прыгать было страшно, очень страшно.

Она вышла на улицу Синдзуку. Не зная, куда идти дальше, Мицу зашла в столовую. Не потому, что хотела есть, просто так. Она что-то заказала и стала смотреть через большие окна столовой на ряд серых домов, на серое небо над этими домами. Незаметно взглянула на руку. Толстый доктор сказал правду: в середине темно-красного пятна были белые, как туман, точки. Мицу потрогала пятно пальцем.

«Что они понимают, эти доктора? Пятна совсем не болят».

…Когда они с матерью вернулись из церкви, мать рассказала отцу о нищем.

— Проказа? — Красное от водки лицо отца выразило удивление. — Неужели до сих пор болеют этой болезнью? Впрочем, когда я был мальчишкой, прокаженных было много. Кажется, проказа передается по наследству…

В семье Мицу никто не болел проказой. И мать умерла не из-за нее. Так откуда она может взяться у Мицу?

На другом конце стола сидела женщина с девочкой на коленях. Девочка, высвободившись из рук матери, подбежала к Мицу, держа новенькую куклу. Одета она была в голубую матроску. Приоткрыв измазанный киселем рот, девочка посмотрела на Мицу.

— Здравствуй, — впервые за этот день Мицу улыбнулась и протянула девочке руку.

Она всегда любила детей, а когда работала на фабрике, покупала соседским малышам сласти.

— Тетя, дайте еще, — просили дети.

— Хватит. Много нельзя, а то живот заболит, — ей нравилось говорить с детьми материнским тоном. Дети ее тоже любили.

Девочка с куклой, доверчиво улыбаясь, смотрела на Мицу. И вдруг Мицу, вся задрожав, отдернула руку. Потом закрыла лицо ладонями и замерла.

— Что с вами? Вам плохо? — услышала она над собой.